— Знаю, — прервал его Лобов.
— Чего ж тогда рассказывать, если ты все знаешь...
— Может быть, и не все...
— Ну, вот. Шведу этому и звонил в городок такой Хускварна. Там еще швейные машины выпускают. Он мне обещал привезти. Для сестры... Для нее я у Бондаренко тысячу занял. После смерти матери она совсем разболелась, чахнет с тоски. Вот и не знаю, чем порадовать. Бондаренко потребовал, чтобы часть долга я ему валютой отдал. Вот и рассказал ему про шведа. Он мне анаболики помог достать. За советские. Часть денег я ему тогда в стекляшке и отдал, а он мне — адрес, куда за анаболиками... И вдруг возвращаюсь — узнаю: сандалии он отбросил... Поначалу даже облегчение испытал — хоть и стыдно так говорить, но он меня уже с потрохами ел. За анаболики эти мне бы век с ним не расплатиться. Я уж их и везти не хотел. Сам знаешь, залетишь с ними — вовек не отмоешься. Ну, вот, — Знобишин вздохнул, — перед самым отъездом позвонил мне тип один. Приказал везти, а то, что Бондаренко должен, им потом отдать. И пригрозил... серьезно так... аргументированно...
— Хрипатый голос? — спросил Лобов.
— Да, — кивнул Знобишин и взглянул искоса на Лобова, но тот смотрел в окно. — Еще он сказал, чтобы шведа этого я не искал. Они, мол, сами его найдут и отдадут. А я чтоб пакет по этому адресу отнес, сказал еще хрипатый, что это рядом с отелем нашим будет, так и оказалось...
— Во дворике ждали или в коридоре? — спросил Лобов.
— В патио этом, во дворике. Потом через другую дверь тот вышел, и я за ним...
Знобишин замолчал.
— Все? — спросил Лобов.
— Все... — пожал плечами Знобишин.
— Ладно! — помолчав, сказал Лобов. — О нашем разговоре никому. Понял?
— И ты пойми, я ведь ни сном ни духом. Они сестру грозили изнасиловать... — шептал ему в ухо Олег.
— Я сказал: о разговоре никому! повторил Лобов. — Понял?
— Понял! — с готовностью и облегчением проговорил Олег. — А если что — сигнализировать?
— Если что — сигнализируй! — усмехнулся Лобов. — Только без паники!
— Понял! — бросив подозрительный взгляд в сторону, сказал Знобишин.
Лобов тоже осмотрелся. И вдруг заметил, что в их сторону поглядывает массажист.
Когда они проезжали мимо стадиона «Висенте Кальдерон», Кармен сказала:
— Пригласила бы тебя не «Барселона», а мадридский «Атлетико», ты бы тренировался и играл на этом стадионе. Отсюда пять минут до нашего дома.
И действительно: через две минуты они пересекли реку Манзанарес, а еще через три Кармен затормозила возле двухэтажного каменного дома с жалюзи на окнах. Перед входом — небольшой зеленый палисадник и рядом въезд в гараж.
— Такой дом здесь — целое состояние, — пояснила Кармен, поставив машину перед воротами гаража. — Я не буду заезжать, тебя ведь придется отвезти? — Она заглянула в лицо Алексею с надеждой, но он ничего не ответил, и она продолжила, выходя из машины: — Нам бы никогда на него не скопить. Он достался маме по наследству от ее бабушки, мама ведь выросла в нем. Мы, правда, сделали ремонт, но еще не до конца. Мама хочет поставить ограду, однако здесь, в этом районе, это не принято. Тебе нравится?
— Эти жалюзи на окнах похожи на внутренние ставни, какие бывают у нас в Приднепровье, — сказал Алексей.
— Неужели?! — обрадовалась Кармен. — А я и не знала!
Она открыла входную дверь, зажгла свет, и из прихожей они вошли в пустую длинную комнату.
— Здесь будет столовая, а пока мы едим на кухне.
Кармен на минутку заскочила туда, оставила пакет с провизией и вернулась. Они снова прошли через прихожую.
— Вот эта лестница, — Кармен показала на деревянную винтовую лестницу в дальнем конце прихожей, — ведет наверх. Там четыре спальни. Одна — для гостей. — Она снова пристально посмотрела на Алексея, и снова он промолчал. — А это гостиная.
Они вошли в большую квадратную комнату с камином.
— Это осуществившаяся мечта отца. Он проводит здесь все свободное время. Камелек горит, правда, пока горелка газовая, но отец мечтает переделать на дрова. Смотрит все время телевизор, курит трубку и попивает вино. Садись!
Алексей устало опустился в глубокое мягкое кресло, Кармен достала из бара бутылку вина, графин с водой и лед, поставила на журнальный столик.
Тебе с водой? — спросила она.
— Алексей кивнул.
— В Москве мама так часто рассказывала об этом доме, что, когда мы с отцом впервые вошли в него, нам показалось: мы здесь уже бывали, — говорила Кармен, наполняя бокалы. — До сих пор не могу привыкнуть к тому, что теперь Мадрид — моя родина. Ведь это и правда родина, хотя я и родилась в Москве. Все говорят: здесь жили твои предки, значит — это твоя родина. А я чувствую, что моя родина — Москва. Как Шукшин писал — малая родина. Вот себя и утешаю: Испания — пусть моя большая родина, а Москва — малая...
— Будь счастлива, — сказал Алексей. Они чокнулись и отпили по глотку.
—...Неделю назад была у Исабель на дне рождения. Сидели, вспоминали Москву, тебя. Будинский напился, тоже стал выспрашивать о тебе... Представляешь, Исабель на днях открывает его дипломат, а он весь набит пачками долларов. Она перепугалась, а он уверяет, что доллары не его, какого-то американца, который открывает здесь фирму. Но ведь американцы вообще сейчас ездят без денег, только с кредитными карточками. Ясно, что Виктор врет. Исабель боится, что он связался с какой-то мафией... Говорит, что виллу скоро купит на море, яхту...
— Что ж она не спросит, на какие деньги? — заинтересовался Лобов.
— Здесь, как вообще на Западе, не принято говорить о доходах и вмешиваться в мужские дела. Он это быстро усвоил. В общем, твердит, что у него дела с американцами... А тут завелся, чтобы я привела тебя к ним. Пристал, как банный лист.
— Зачем? — не понял Лобов.
— Не знаю... Правда, Исабель очень хочет тебя видеть, — Кармен улыбнулась. — Она мне призналась, что тоже была в тебя влюблена, но скрывала, чтоб мне не помешать... И без нее нашлось, кому помешать...
— А Будинский официально где-то служит?
Да нигде, — усмехнулась Кармен. — То переводчиком пристроится, то гидом в экскурсионное бюро. Мадрид, надо признать, изучил до последнего переулка, а вот язык — не очень-то. Все какие-то дела проворачивает и всегда только и говорит о своих успехах. Отец мой его терпеть не может: чтоб этот скользкий тип к нам больше не приходил — так и сказал. Но теперь-то они не скоро и выберутся, с маленьким-то... О чем ты думаешь?
— Да так...
— Как Юра с Машей?.. Очень тяжело, да?..
— Конечно...
— Кармен подошла к нему, прижала к себе его голову, провела рукой по лицу.
— Я умею боль снимать. У тебя голова не болит?
— Мне надо в отель вернуться, — неожиданно сказал Лобов.
— Кармен отошла от него.
— Прямо сейчас? — робко переспросила она. — И родителей не дождешься?
— Да... — Лобов поднялся. Мы можем где-нибудь по дороге в Москву позвонить?
— По-моему, на площади Испании есть пункт...
Телефонистка соединила его с Москвой, и он сам набрал номер Вершинина. Кармен заплатила за разговор и знаком показала, что будет ждать его в машине. К телефону в квартире Вершинина подошла его мать.
— Семена Петровича будьте добры, — попросил Лобов.
— Его нет, что ему передать? — прогнусавила старушка.
— А когда он будет? — закричал Лобов.
— Не кричите, я вас прекрасно слышу, — сердито ответила старушка. — Кричат так, словно с другого края света звонят. Он в командировке, что ему передать?
— Как в командировке?! — удивился Лобов. — А где?
— Куда послали, туда и поехал, — сурово ответила старушка. — Будете что-либо передавать, я запишу.
— Ничего, спасибо, — Лобов повесил трубку.
Когда он сел в машину, Кармен спросила:
— Дома все в порядке?
— Да... — кивнул Лобов.
Они поехали, и Кармен сперва просто называла ему улицы, по которым вела машину: авенида де ла Принцесса, авенида Хосе Антонио, калье де Алкала...
— Завтра после матча придешь к нам на ужин? Мама очень просила...
— Постараюсь...
Плаза де ла Цибелес, пасео де Калво Сотело...
— Тебя что-то мучает, я же вижу. Ты скажи, Леша, я пойму, я всегда была понятливая. Я же чувствую, ты переменился...
— Не сердись, Кира, — вздохнул Лобов.
Плаза де Колон...
— Площадь Колумба, как в Барселоне, помнишь. А вот и памятник Колумбу...
Пасео де ла Кастельяна...
— Это улица, где ваш отель. Я на этой стороне остановлюсь, ладно? Поговорим немного, а потом ты перейдешь на ту сторону, ладно?
Лобов кивнул.
Она остановила машину на том самом месте, куда он вернулся днем после неудачной слежки за Знобишиным.
Кармен выключила двигатель и молча ждала, когда Алексей заговорит.
— Не сердись, Кира, — снова вздохнул Лобов. — Навалилось на меня столько, что и рассказать не могу. Как будто за глотку схватили и держат. Я ведь не из робкого десятка, а тут... сам не пойму, что со мной.
— Кто держит? О чем ты? — не поняла Кармен.
— Да так... неприятности разные держат... служебные, что ли... Мне однажды сон приснился: будто я на поле во время игры заснул. Стою и сплю! Никогда ведь не думаешь о смерти. Или о том, что тебе, твоим близким, детям грозит опасность. Живешь, как живется. Все вроде бы нормально. Но оказывается вдруг, что ты постепенно засыпаешь и теряешь в себе какую-то важную часть души... слабеешь как бы... А тут еще эти годы... так называемого застоя, когда разные мерзавцы в силу вошли...
Кармен усмехнулась.
— Тебя, выходит, политика так волнует?!
— А ты не улыбайся, не улыбайся. Сама же хлебнула, когда слова не скажи, думать не смей — за тебя уже все продумали и все сказали. Главное — уметь вовремя повторить, ввернуть, процитировать, поддержать, не оступиться... Ведь учили всему этому, вдалбливали, заставляли... Помнишь ведь?..
— Помню... — после паузы выговорила Кармен. — Мама твоя два часа плакала, уговаривала меня... отказать тебе... — глядя в сторону, говорила Кармен. — Я же для нее иностранкой была...
— Как уговаривала?! — опешил Лобов. — Почему иностранкой?
— Неужели она тебе не рассказывала об этом?
— Нет...
— Боялась, что уедешь со мной. А если не поедешь, карьеру тебе испортят, не станут выпускать за рубеж. И за карьеру отца твоего боялась. И боялась, что ей перестанут доверять — не позволят учить детей... За тебя, конечно, боялась... — Кармен заморгала, отвернулась, вытащила платок. — Впрочем, ты бы никогда и не поехал со мной, я это чувствовала... Мать мне тогда сказала: «Что ж, может, она и права, доченька!» И я отказала тебе... Я ведь должна была хотя бы ради мамы вернуться сюда...
Лобов слушал ее и не мог проронить ни слова.