Дверь в подвал оказалась открытой. Степка испуганно заглянул вовнутрь — не забрались ли воры? — но в глубине комнаты увидел склонившегося над сундуком отца. Андрей Васильевич — тощий, высокий, волосы на голове и рыжеватые усы торчат ежиком. Лоб большой и шишковатый, как и у Степки. Моя мама считает это признаком ума. Андрей Васильевич — лучший из всех людей, кого я знаю. И хотя Степке частенько перепадает от него, он считает батю самым справедливым человеком на земле.
— Явились, бродяги,— пряча улыбку в усы, чуть потемневшие по краям от табачного дыма, встречает нас Андрей Васильевич.— Я и не знал, где вас, чертей, искать.
— А зачем мы вам?
Меня всегда удивляло, что Степка говорил отцу «вы». Андрей Васильевич, со своей стороны, величал сына по имени-отчеству и обращался с ним как с равным, за исключением тех случаев, когда сердился и отпускал ему чувствительные затрещины.
— Я, Степан Андреич, завтра отбываю в Пески, один остаетесь на хозяйстве. Вернусь деньков через пять-шесть, кое-какие дела здесь закончу и снова махну на месяц, а то и на два...
— И дались вам те Пески...
Андрей Васильевич удобно уселся на широкую лавку у стола, положил ногу на ногу.
— А без рабочего класса в селе коммуну не построишь.
— Вы же говорили, что коммуна в Песках уже есть.
— Не коммуна, а товарищество совместной обработки земли.
— Есть товарищество — пусть и обрабатывают.
— Товарищество в Песках есть, а порядка нет. Вот и посылают меня дело наладить.
— Андрей Васильевич,— опросил я,— а когда на заводе плохи дела, крестьяне из Песков приезжают к вам наводить порядки?
Степкин отец расхохотался.
— Лопухи вы, хлопцы, настоящие бессознательные лопухи. Азов политики не разумеете. Рабочий класс — он за все ответственный, как самый передовой и революционный класс. У него не было и нет собственности, кто же, как не он, поможет мелкому собственнику-крестьянину найти путь к новой жизни? Наш завод шефствует над Песками. Вот я и собираюсь туда на месяц-другой по поручению партийной ячейки. Уж больно распоясалось там кулачье.
Встав из-за стола, он обнял меня за плечи.
— Сегодня приду поздравить твою мать, а завтра утром — на пароход, и в Пески.
— Ну вот, а мне тут одному оставаться...— недовольно протянул Степка.
Отец лукаво взглянул на него.
— Думал я — сын у меня герой, а ему, выходит, нянька нужна!— Обняв Степку, он прижал его к себе.— Обо всем я подумал, Степан Андреевич. Будешь пока жить у Вовки. Его мать сама предложила.
Оба мы очень обрадовались.
— А в погреб все-таки наведывайся,— наказал Андрей Васильевич. Погребом он называл их квартиру.
Вечером вместе со Степкой он пришел к нам.
Сегодня в доме царит необычное веселье. На стол подает отец. Он до того смешон в пестрой косынке на голове, в мамином переднике! На руке у него, как у заправского официанта, висит салфетка. Раз в год, в день маминого рождения, старик с шутками и прибаутками выполняет обязанности хозяйки, мама же занимает его место за столом. Время от времени она порывается встать и припять командование, но мы дружно протестуем, и она безропотно подчиняется.
Забавно наблюдать за отцом. Вот он несет блюдо с дымящейся картошкой, затем огурцы, квашеную капусту, тарелку С неумело нарезанными кусками сала. Мама всегда нарезает его тонкими ломтиками. Она беспокойно ерзает на стуле, но Андрей Васильевич не даст ей подняться, говоря:
— Представь себе, что человечество вернулось к матриархату.
Мама улыбается. Вряд ли она знает, что такое матриархат. Да и я, признаться... Надо спросить у Саньки.
Наступает торжественная минута. Старик церемонно наливает из бутылки вишневую наливку в стопки. Для себя и Андрея Васильевича он приберег четвертинку водки. Окинув всех строгим взглядом, отец держит речь:
— Дорогое общество! Я поднимаю бокал за королеву бала, за самую прелестную и благородную женщину на Земле, за мать, подарившую мне пятерых детей, а человечеству — пять выдающихся личностей вроде... Ай-ай-ай, Мишка! Кто же вытирает нос скатертью? — вдруг произносит он самым прозаическим тоном, укоризненно глядя на моего младшего братишку.