Верно, верно! Я стою и пытаюсь восстановить в памяти четверостишие. Все чувства обострились, слова горят предо мной, точно факелы. А вот и Санька. Идем ему навстречу. На улице, ничего не объясняя, читаю ему первую строку:
Наше поколение юности не знает...
Саня закрывает мне рот ладонью и грустно продолжает:
— «Юность стала сказкой миновавших лет...» Надсон, Надсон!
Я молчу, подавленный Санькиной осведомленностью.
Из нашей «троицы» я один окончил семилетнюю трудовую школу и, разумеется, имею все основания не считать себя невеждой. Когда я учился, Степан точил ножи-ножницы, а Саня разъезжал с цирковой труппой. Мне хочется доказать, что и я не лыком шит. По пути к клубу металлистов мучительно припоминаю давно забытые стихи. Наконец, в голову приходит есенинская строфа, и я, заранее предвкушая победу, чуть ли не пою:
Я обмакивать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
— Кто написал? — спросил я Саньку.
Главное — не дать ему времени для размышлений. Начнет задавать вопросы — тогда все пропало. Ведь больше одной строфы я никогда не мог выучить.
Но лицо Сани засияло, в глазах мелькнули лукавые огоньки. Он не стал отвечать на мой вопрос, а продекламировал:
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Степан хохочет. Надо мной, конечно.
Не люблю признавать себя побежденным. Противно лежать придавленным к земле и чувствовать ногу победителя на своей груди. Сейчас доконаю Саньку сногсшибательной новостью:
— Сергей Есенин приезжает на днях в Киев, он выступит в клубе пищевиков. Зина пообещала мне контрамарку.
Санька покатился со смеху:
— Знай Есенин о твоей контрамарке, он наверняка не стал бы резать себе вены.
— Ты живешь, как первобытный человек,— вмешивается в разговор Степан,— газет даже не читаешь, кугут несчастный. Нельзя так отставать от жизни, факт.
Готов поклясться — Степан ни черта не знает о жизни и смерти поэта, но пофорсить — его слабость. Ничего, попадешься ты мне на зуб, товарищ краснодеревщик!
— Поэт никогда не станет самоубийцей,— пытаюсь еще возражать я.
— Чучело гороховое, — сердится Санька, — болтун! О его смерти в отеле «Англетер» даже стихи написаны.
Уверенный тон Сани окончательно убеждает меня в смерти Сергея Есенина Но зачем ему понадобилось умереть? Что побудило его наложить на себя руки, когда плывут в сторонку дальнюю седые облака, когда светит солнце и заливаются веселые птахи, шепчутся тополя, меж кустов плачет где-то иволга, журчат реки, рокочут моря? Ведь Есенин был певцом природы, певцом жизни. Если жизнь стала немила, почему он не ушел в кантонскую революцию или в борьбу с религией? Многое на земле плохо устроено — я сам читал в газете, что диктатором Венгрии является глава фальшивомонетчиков Хорти, Болгарией правит Цанков, Чемберлен готовит против нас коварные планы, да и Седой Матрос тоже тянет нас в пропасть. К чему же поэту искать смерти?
— Вова, здравствуй,— услыхал я за спиной знакомый голос. Сердцу стало тесно в груди. Растерялся настолько, что не могу произнести ни слова. Зина, конечно, это заметила и решила прийти на помощь.
— Это твои товарищи? —спросила она и, не дождавшись ответа, протянула руку Сане и Степе.— Давайте знакомиться. Зина Шестакович.
Пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение и лепечу:
— Скоро начало?
— Да, вот-вот начнется, надо пробиться в зал.
Она идет своей характерной походкой, едва сгибая коленки и гордо неся голову. Гладко зачесанные золотистые волосы обрамляют покрытое легким загаром лицо с лучистыми глазами. На белой блузке у Зины кимовский значок, а на шее небрежно завязан пионерский галстук. Саня идет рядом со мной, ну а Степка — тот сразу показал себя: он прокладывает Зине дорогу и вообще ведет себя так, точно знаком с ней со времен штурма Зимнего дворца.
С трудом пробились в фойе. Зина со свойственной ей общительностью тараторит, засыпая ребят вопросами. Обращается она больше всего к Степану. Саня сдержан и отвечает односложно, а токарь по дереву точит сто слов в минуту.
— Вы, говорят, прекрасно поете? — спрашивает Зина черноярского Шаляпина.
— Да, факт, я песни очень люблю,— и пошел разглагольствовать.
Нет, вы слышали? Пропади я, если он станет когда-нибудь отягощать себя скромностью. Удивляюсь, почему он не подтвердил, что поет прекрасно.