— Обратись в Лигу наций. Там обсудят, факт. Вот что делать.
Степан подходит вплотную ко мне, поворачивается спиной, приседает и говорит повелительно:
— Ложись на плечи!
Я в нерешительности. Степан кладет мои руки себе на шею и взваливает меня на спину.
— А донесешь? — спрашивает Зина.
— Еще надорвется, ведь в нем пуда четыре, не меньше!
— Ничего мне не станется,— хрипит Степан,— я и не такие болванки носил.
Боль усиливается. На лестнице нас встречает Дзюба и показывает лезвие для самобрейки, вправленное в тонкую медную пластинку.
— Вот мерзавец! Зажал между пальцев,— возмущается тренер. — Ребята, Радецкого в поликлинику, ему необходима хорошая перевязка.
Степан начинает пыхтеть. Саня сменяет его, и он, не успев отдышаться, снова принимается за свои дурацкие насмешки.
— Сидеть теперь Вовка никак не сумеет. Сидеть-то ему не на чем. Но самое страшное другое — жрать нельзя.
— При чем здесь жратва? — не понимает Саня.
— Точно говорю, при таких ранениях только пить можно.
Пнуть бы его ногой, шпаном, английским, даже носком! Но Саня уже зовсем запыхался.
— Ну и тяжелый ты, Вовка!
— А дрянь всегда тяжелая,— подставляя спину, заключает Степан.
Устраиваюсь на этой костлявой спине и твердо решаю пропускать мимо ушей его зубоскальство.
В поликлинике с меня бесцеремонно стаскивают штаны и кладут на стол.
— Какой художник так расписал этот трек? — спрашивает усатый доктор, склонившись надо мной.
На вопросы врача лучше не отвечать. Молчи — и все. К этому меня приучил Тоидзе, когда чинил мне кости. Хирургу, как и парикмахеру, легче работать, рассуждая о том, о сем.
Доктор все время ворчит, пока делает мне укол и обрабатывает рану. Домой он велит отправить меня в карете скорой помощи, но она только что выехала па вызов, а пока эта карета, запряженная дохлой клячей, возвратится, можно доползти домой. Степан снова взваливает меня на плечи, благо уже недалеко.
Черный яр сейчас не соответствует своему названию, он весь в белом пуху. Снег лежит еще не почерневший, схоронив под собой ручеек, бегущий по дну оврага, бурьян и крапиву, густо облепившие крутые бока яра. С первых же зимних дней из Черного яра на улицу рвутся злые вьюги. Пусть кругом тишина, нет и ветерка — здесь всегда воет и бесится непогода.
Верхом па Степке я себя чувствую прескверно, на душе тоже невесело — ведь сейчас мне предстоит разговор с мамой. Уж она-то не поскупится на упреки, слезы и причитания:
— Боже, кто мог подумать, что в сорочке родится такой Нестор Махно!
ОВАЦИЙ НЕ БУДЕТ
Две недели валяюсь в постели. В общем, не утомительно. Лежишь, ничего не делаешь, никого не возмущает твое безделье. Ешь досыта, спишь вдоволь, мать никаким воспитанием не занимается и почти не пилит. Однажды завела разговор о Степане — вот, мол, с кого следует брать пример, он работает на заводе, уже и в комсомол вступил, и в «Синей блузе» не на последних ролях, даже в село его посылают. Но, взглянув на мое лицо, мама умолкла, наверное поняла: еще одно слово — я встану и уйду. Зина навещает почти ежедневно, а поднимусь с постели — она и носа не покажет. Хоть всю жизнь болей! До чего непонятны эти девчонки! Зина, между прочим, привязалась к моей, младшей сестренке, нянчится с ней, возится, как с родной.
Разговорами о Зине мама донимает всех в семье. Ах, какая красивая, ах, какая милая! За мамой издавна водится такая странность: что бы ни случилось — она благодарит бога, что не случилось еще более ужасное. Сломал человек ногу? Слава богу, что не голову. Заболел ангиной? Лишь бы не воспалением легких или тифом.
Вчера она затеяла такой разговор:
— Вова, когда ты лежишь дома, душа моя на месте, но достаточно тебе выйти на один час — и тревога стучит в сердце.
Что я мог ответить?
— Надень на меня ошейник, привяжи к кровати и не выпускай на улицу до семидесятилетия.
— Ты все шутишь... Я молю бога, чтобы ты дал мне отдохнуть от огорчений. Но, с другой стороны, грешно роптать на судьбу. Тебе ведь могли порезать лицо...
С твоей красотой еще шрамов не хватает! Ни одна девушка на такое сокровище не позарится. Я и так удивляюсь, за что тебя любят.
— Кто меня любит?
— Слава богу, я не слепая. И потом, никто не возражает. Пусть любят на здоровье. Чем видеть тебя возле этой, прости за выражение, уличной Княжны, пусть лучше Зина мучается с таким балбесом. О Зине никто не посмеет болтать плохое. Околеть тому, у кого повернется язык. Но если ты хочешь заверить меня, будто она ходит к нам на верхотуру смотреть восход солнца или нянчиться с Пашенькой... В свое время я ведь тоже была молода.