— Вова, шпрехшталмейстер обещал взять тебя в униформу.
— Что это за шишка — шпрехшталмейстер?
Керзон обожает замысловатые слова.
Но Сане не до Керзона. Он радуется за меня, а мне обидно и грустно: очередной крах надежд. Мне, в сущности, говорят: «Ковры вытряхивать, подметать манеж — куда ни шло, а в артисты, в чистое искусство не суйся».
— Ты недоволен? Чудак! — Саня подыскивает убедительные доводы. — В цирк приезжают львы. Ты будешь их обслуживать.
Санька не в своем уме. От одной мысли о львах у меня пересохло во рту.
— Ничего страшного. Львы в клетках.
— Неужели в клетках? — переспросил Керзон. — А я думал — их посадят в первом ряду партера.
Саня отмахнулся от него.
— Твое дело, Вова, убирать клетки и подвозить корм.
Керзон трижды осеняет меня крестным знамением и жалостливо бормочет:
— Милорд, мой долг запечатлеть вашу морду накануне ухода в лучший из миров. Впрочем, разве царская фамилия станет есть на десерт всякую гадость?
— Керзон! Еще одно слово, и тебя вышвырнут из цирка,— пригрозил Саня и снова повернулся ко мне. — Четырнадцать целкашей в месяц, чудак-человек, где ты найдешь такую работу? Борис Ильич с трудом добился ее для тебя. Ведь несовершеннолетних профсоюз на эту работу не разрешает брать. Неужели ты боишься львов?
— Не боюсь, но и связываться с ними нет охоты.
Тут снова вылез Керзон:
— Человек мечтает умереть от испанки, сыпного тифа, геморроя, а вы его кладете в пасть льву. Изверги рода человеческого!
Его болтовню прерывает Борис Ильич. Он в легкой полотняной куртке и синих шароварах. Лицо его, сухое и суровое, напоминает маску Вольтера, стоявшую на книжном шкафу в нашей школе. Глубоко посаженные глаза затуманены грустью. Увидев меня, он оживился
и даже улыбнулся, хотя ему это не свойственно. Жизнь, очевидно, была к нему не очень милостива. Говорит он отрывисто, короткими фразами:
— Швы сняли?
— Да!
— Резкие движения запрещены?
Борис Ильич берет меня за руку и уводит в партер. Усевшись в последнем ряду, он говорит:
— Ты надолго вышел из строя? Через две недели открытие цирка. Сам понимаешь... Кстати, на днях был городской актив, выступал Студенов. Ты его знаешь?
— Да, — встревожился я, не понимая, какая связь между началом сезона в цирке и выступлением Студенова на активе.
— Он говорил о комсомольцах, проявивших мужество при ликвидации шайки. Очень хвалил Радецкого, говорит: отчаянно смелый парень.
Мне приятна похвала, но почему люди часто говорят не то, что думают, и делают не то, что хотят?
— Короче говоря,— продолжает Борис Ильич,— я рекомендовал тебя нашей администрации. Приезжает знаменитый Фантини со своей помощницей Дианой. Ты будешь их обслуживать.
Он повторяет то, о чем говорил Саня.
— Надеюсь, ты не трус? Поработать с мужественным Фантини очень полезно.
Одно дело говорить с Саней, а другое — с суровым и непроницаемым Борисом Ильичем. Возможно, и о похвале Студенова он рассказал с умыслом, чтобы отрезать мне пути к отступлению.
«Надеюсь, ты не трус?» Слова попали в цель. Необходимо дать ответ. А ведь я уже был в подобном положении. В начале мая, когда вода в Днепре стояла еще высоко и была ледяной, Славка Корж вздумал искупаться. За ним бросились Федор, Олег, Юрка. Мне нс хотелось выглядеть трусом, и я последовал за ними. Вместе со всеми было не так страшно. А сейчас мне куда трудней — я один. Покорный судьбе, иду с Борисом Ильичем к шпрехшталмейстеру.
Все, как во сне. Мне выдают голубой костюм, пропуск в цирк, и я спешу домой сообщить приятную новость о поступлении на работу. Разумеется, не буду посвящать маму в подробности, важно одно — четырнадцать рублей в месяц на улице не валяются.
Дома шумно. Паша уселась на спине у Степана, он прыгает на четвереньках под аккомпанемент моего братишки.
Мишка играет на гитаре и тихо напевает из «Сильвы», при этом закатывает глаза и изображает муки любви. «Сильва, ты мой кумир, мечта моя!»—визжит он фальцетом.
— Наконец ты явился,— радуется мать.— Давайте, дети, ужинать. Вова, должно быть, голоден, как лев.
Я насторожился. Почему она вдруг упомянула льва?
— Можешь меня поздравить,— сдерживая волнение, сообщаю ей.— Я зачислен на должность в цирк.
— Интересно,— гремя посудой, спрашивает мать.— Если не секрет, что это за должность: директора или дворника?
Все слушают. Степан разинул рот. Мишка отложил в сторону гитару. Паша перестала визжать и принялась грызть подошву собственного ботинка.