Большой Билл не был святым, пишут о нем Бойер и Морейс. Ему было свойственно тщеславие, смирения у него не больше, чем у бульдога. Он боролся со своими слабостями так же упорно, как и за победу бастующих. Если сегодня терпел неудачу, то назавтра боролся еще упорнее. Временами, когда он шатался по пивным, смеясь, затевая драки и декламируя стихи, задирая штрейкбрехеров и бандитов, казался просто драчливым гигантом. Потом Большой Билл в течение года не появлялся в пивных — в это время читал Бокля и Моргана, Дарвина и Маркса, а главное — своего любимого Шекспира.
Полицейские провокаторы — агенты предпринимателей, «вижилянты» (дословно — стражи) — ура-патриоты, американский вариант «черной сотни», преследовавшие рабочих и профсоюзных деятелей, — неоднократно покушались на жизнь Большого Билла. В него стреляли, его арестовывали, заключали в тюрьму, предавали суду, травили в печати, требовали расправы над ним в конгрессе.
В конце 1905 года, вскоре после создания ИРМ, пшик Гарри Орчард убил бывшего губернатора штата Айдахо Фрэнка Стюненберга, ярого противника Западной федерации рудокопов. Задержанный полицией Орчард показал, что свое преступление совершил по указанию Большого Билла и двух других руководителей профсоюза рудокопов — Чарлза Г. Мойера и Джорджа Петтибона. Хейвуд, Мойер и Петтибон были арестованы в феврале 1906 года. Они просидели в тюрьме 16 месяцев. Суд над ними закончился только в конце июня 1907 года.
Власти и горнопромышленники делали все возможное, чтобы отправить Хейвуда и его товарищей на эшафот, рам президент Теодор Рузвельт объявил Хейвуда, Мойера, Петтибона, а заодно и Дебса «нежелательными гражданами». Но на защиту Большого Билла и его соратников нетала рабочая Америка. По всей стране проходили массовые демонстрации и митинги с требованием освободить невиновных лидеров рудокопов.
Хейвуд и его товарищи были оправданы присяжными и обрели свободу. Их мужественное поведение в тюрьме и на процессе привлекло к ИРМ много новых бойцов. Однако и этой организации не удалось привлечь на свою сторону большинство рабочего класса. В руководстве ИРМ возобладала анархо-синдикалистская ориентация, пренебрежение к политической борьбе рабочего класса. «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ), как и Американская федерация труда (АФТ), выдвигали в основном экономические требования. Разница между ними заключалась главным образом в том, что АФТ добивалась их осуществления путем компромисса с предпринимателями, а ИРМ — путем стачек, принимавших зачастую затяжной характер и сопровождавшихся репрессиями, кровопролитием, попытками подавить их с помощью полиции и даже войск.
Отсутствие единства в рядах рабочего класса пагубно сказывалось на развитии революционного движения в Соединенных Штатах.
Фостер с первых же шагов ИРМ проникся сочувствием к боевой деятельности этой организации, выступал в защиту ее лидеров, подвергавшихся преследованиям. Он участвовал в борьбе за освобождение Хейвуда, Мойера и Петтибона, интересовался событиями в мире, русской революцией 1905 года, которая послужила еще одним стимулом роста революционного энтузиазма и революционной сознательности молодого рабочего. Фостер был усердным читателем органа Социалистической партии «Призыв к разуму», активным его распространителем.
Социалистическая партия постепенно набирала силу. В 1905 году она насчитывала свыше 23 тысяч членов. Тираж «Призыва к разуму» достиг 250 тысяч экземпляров. Но в идеологическом плане руководство Социалистической партии сползало все больше в трясину оппортунизма. Руководство в партии захватили мелкобуржуазные деятели — врачи, адвокаты, священники, всякого рода проповедники. Они вовсе не были заинтересованы в революционном изменении капиталистического строя в Соединенных Штатах. Их полностью удовлетворяли реформы либерального типа. Этим реформистским элементам противостояли сторонники революционной ориентации, выступавшие с марксистских позиций. Борьба между реформистами и революционерами велась не только в рядах Социалистической партии, но и в профсоюзах и других рабочих организациях.
«Естественно, — вспоминает Фостер, — я проявлял большой интерес к фракционной борьбе и с самого начала оказался на левом крыле Социалистической партии. Весь мой опыт классовой борьбы и все, что я вычитал о ней в книгах, делали из меня активного борца. Я понял элементарную правду: классовая борьба — это несомненный факт. Я был глубоко убежден, что реформистский план постепенного превращения капитализма в социализм путем осуществления реформ — несбыточная мечта. Беспощадный капиталистический класс не может быть лишенным власти путем увещевания, выборов или отступного. Он уступит власть только превосходящей силе трудящихся масс. Поэтому я решительно присоединился к пролетарскому течению, которое стремилось превратить Социалистическую партию в революционную организацию».
Тем временем Фостер готовился сменить профессию кочегара на паровозного машиниста. Но это ему не удалось. В 1907 году разразился экономический кризис. Произошел он внезапно, неожиданно, по крайней мере для рабочих. Вдруг на заводах и фабриках остановилось производство, стали увольнять рабочих. Потом началась паника на бирже. Закрылись банки. Прокатилась волна банкротств. Появилась армия безработных.
Фостер потерял работу на железной дороге и переехал из Портленда в Сиэтл, штат Вашингтон, где не без труда устроился рабочим в одной из местных фирм.
В западных штатах, в том числе в штате Вашингтон, столицей которого является Сиэтл, в Социалистической партии преобладали революционные течения, боровшиеся против оппортунистического руководства. Редактора местной социалистической газеты врача Германа Титуса Фостер считал одним из выдающихся американских марксистов начала XX века. Партийную же организацию возглавлял другой врач — Браун, типичный реформист. Со временем он станет мэром города. Фостер разделял взгляды Титуса, поддерживал его в борьбе против Брауна.
В Сиэтле Фостер принимал активное участие в деятельности рабочих организаций. Именно здесь он сформировался как уличный оратор, агитатор за дело социализма, с неизменным успехом выступавший с ящика из-под мыла, служившего ему трибуной, перед самой разнородной рабочей аудиторией. Фостер говорил, что от рабочего уличного оратора требовались не только личное мужество и готовность сесть в тюрьму, быть помятым полицейскими или их единомышленниками, всякого рода вижилянтами, куклуксклановцами и прочими реакционерами, но и глубокие всесторонние политические знания, находчивость, умение дать отпор на провокационные вопросы.
Согласно традиции уличные выступления состояли из двух частей: речи оратора и вопросов, которые задавали ему слушатели, зачастую противники. От того, с каким искусством вел полемику со своими противниками оратор, часто зависел успех уличного митинга.
Рабочие с трудом постигали эту науку. Случались и разные смешные истории. Фостеру запомнился печатник Каллахан из Сиэтла, который мечтал стать уличным оратором, но был одержим «боязнью сцены» и, залезая на заветный ящик из-под мыла, терял дар речи. Однажды Каллахан долго готовился к митингу, на котором должен был произнести краткое вступительное слово и представить ораторов. Митинг Каллахан открыл словами: «Друзья рабочие! Сегодня вечером в двухстах церквах Сиэтла двести проповедников в этот момент поднимаются на амвон, чтобы произнести очередную проповедь. Что же они могут сказать трудящимся? Ничего, абсолютно ничего!» На этом красноречие Каллахана иссякло. Не в силах вымолвить больше ни слова, Каллахан под смех собравшихся, обливаясь потом, слез с ящика в полном изнеможении.
Другой рабочий оратор, социалист Эл Льюис, разоблачал ура-патриотов, безмерно превозносивших «отцов республики» — руководителей войны за независимость США. «Отцов республики» он именовал не иначе как жуликами, контрабандистами, а в одном спиче договорился до того, что объявил их всех бандитами и ворами. Если бы революция не увенчалась успехом, то добрая дюжина «отцов республики» закончила бы свои дни на виселице, воскликнул Льюис в пылу красноречия. В те времена такая критика квасного патриотизма воспринималась рабочими с большим сочувствием.