А что произошло с сигаретами из автомата, который Яспер с приятелем взломали фомкой?
Не знаю. Я ведь уехал от вас. Мне было пятнадцать, вскоре исполнилось шестнадцать, и я отправился по школьному обмену в Америку, что для меня было хорошо, о'кей, а вот для Паульхена…
Спорим, Старушенция просто выкурила все сигареты из доли Яспера?
Представляю ее себе: сигарета в длинном мундштуке, еще до завтрака, натощак…
Между прочим, мой приятель, с которым я совершил кражу со взломом, много лет спустя, когда сам я уже обзавелся семьей и работал на киностудии «Бавария», стал чиновником финансового ведомства в Эльмсхорне или Пиннеберге. А в Америке, где я жил у мормонской семьи…
Я-то остался с Тадделем в деревне и чувствовал бы себя совсем одиноким, если бы не моя псина, которая тогда ощенилась: восемь щенков, из них — за исключением двух — всех забрал, к сожалению, ветеринарный врач, чтобы усыпить…
…у мормонской семьи…
А папа все сидел в доме за дамбой, дописывал книгу про крысу, четырех теток на старой посудине и всякое такое.
Последних щенков моей Паулы звали Плиш и Плюм…
У мормонов есть такой обычай…
Старушенция опять осталась без работы. Вероятно, вновь начала попивать.
Мы их раздарили, Плиша и Плюма…
Она все ходила по дамбе до Холлерветтерна и обратно. Если и снимала что-нибудь, то лишь облака да засохшие коровьи лепехи. Причем в любую погоду, будь дождь, снег или штормовой ветер.
К тому же мы с Тадделем совсем запустили школьные предметы…
И тогда ваша Ромашка просто решила: все! Собираем вещи. Переезжаем в Гамбург!..
Потому что там школа была вроде получше — специальная, для трудных учеников…
А у мормонов заведено…
Пришлось нам приспосабливаться к новой жизни, особенно тяжко было моей псине.
Папа предпочел бы Берлин, если уж вообще переселяться в город, но мы подавили его большинством голосов. Будучи убежденным демократом, он не мог не подчиниться результатам голосования, хотя далось ему это нелегко.
Для Наны и для меня было бы лучше, даже полезнее, если бы семейный совет решил вернуться во Фриденау…
…да, оказались бы поблизости, как я всегда об этом мечтала, только, к сожалению, не осмеливалась высказать вслух.
А нас вообще не спросили. Ведь мы считались как бы внебрачными детьми, хотя никто нас так не называл.
Но незадолго до того, как вы уехали в Гамбург, а Яспер отправился к мормонам в Америку, наша Старая Марихен умерла…
Уже в городе…
Неправда! Все было не так. Я же был очевидцем, знаю, как это произошло…
Брось, Паульхен! Ты себе это просто вообразил…
Тебе почудилось.
Скончалась она вполне обычно — нам Ромашка рассказывала, которая специально ездила в Берлин, чтобы побыть с ней вместе, когда она…
Тогда вы, может, знаете, от чего она умерла?
От того, что все из деревни уехали, а ей не хотелось оставаться в доме за дамбой, одной, с замороженной крысой в холодильнике.
Нет, она просто ослабела от старости. Под конец от нее только кожа да кости остались.
«Мазурская былинка», как называл ее папа.
Издали, когда она шла по дамбе, можно было принять ее за девчонку.
«Давно хочу к моему Гансу на небеса или — пусть даже в преисподнюю», — твердила она мне.
Почки у нее отказали, говорила Ромашка.
С ума вы все посходили…
Отец вызывает Марихен назад, чтобы подобрать подходящий для нее конец: вот она нацеливает свою бокс-камеру, готовая сделать последний снимок.
Собственно говоря, он собирался предоставить сочинение финала детям, дать им слово, а сам намеревался ограничиться деликатными аргументами, если дочерей и сыновей понадобится в чем-то переубеждать — ведь все, особенно близнецы, воспринимали Марихен по-разному, и у каждого свое представление о ней, Лара к тому же беспокоится, как бы на свет не выплыли новые неприглядные тайны, а Нане хочется предъявить задним числом свои несбывшиеся мечты, из-за того что она слишком долго находилась вне общего семейного круга; короче, дочери и сыновья представляют себе финал каждый по-своему, отцу же достаются остатки признаний.