Очнулся, когда они засовывали меня в вагон.
- Семенов! Семенов, падла, да тащи ты его за руки! - орал солдат у меня под ухом. Увидев,что я пришел в себя, он опять заорал: - Идти можешь?
Голова гудела, меня тошнило.
- Могу, - ответил я и сделал несколько шагов по вагону, но опять все в глазах вдруг поплыло, и я упал к ногам Семенова.
Как он меня затащил в отсек, не знаю, но очнулся я там, лежа на полу. Рядом валялся мой истерзанный собаками сидор. Семенов сидел напротив, наставив на меня ствол автомата. Меня тошнило. Головная боль была нестерпима, ныли руки, сведенные за спину и схваченные "браслетами". Первая мысль моя была о Солдате: "Ушел ли он?" И, как ответ на мою мысль прозвучала автоматная очередь, а затем глухо и одиноко пистолетный выстрел. Стало тихо. "Убили, суки", - решил я, и спазмы перехватили горло.
- Семенов! - орал сержант, - как у тебя?
- Лежит смирно.
Опять раздался голос Борисова:
- Открывай второй отсек, принимай беглого.
Я обрадовался - значит, Солдат жив. Лежа на боку, я не мог видеть всего, что происходило в вагоне, но все же краем глаза увидел, как солдаты занесли тело моего товарища.
- Он живой-то? - спросил кто-то из конвойных.
- Живой, живой. Ему Морозов только ноги прострелил. Молодец Морозов, вернемся в часть, сфотографируешься у знамени полка.
Раздался хохот. Они стояли у тела раненного ими зека и смеялись. Суки.
- Так, мужики, перевяжите его, а я к капитану. Здорово его этот хмырь треснул. Ха-ха-ха, - опять заржал сержант.
Стук вагонных колес и равномерное покачивание вагона убаюкивали меня. Я закрыл глаза. Пролежав так несколько минут, я попытался перевернуться на другой бок. Все тело моле болело, а руки, скованные наручниками за спиной, ныни в суставах.
- Семенов! Как дела? Очнулся Фраер? - раздался голос сержанта.
- Фраер? Это что, его фамилия? - спросил конвойный.
- Нет, это его тюремная кликуха. В деле прочитал, у них нет фамилий, - пояснил сержант. - Только клички.
- А что со вторым? - спросил Семенов.
- Его Морозов перевязал. Кровищи - море натекло. Живой. Капитан приказал на следующей станции сбегать в комендатуру за врачом. Нам его надо живым сдать, а там пусть помирает. В зоне мы за него не отвечаем.
- К этому тоже врача надо, что-то он еле дышит, - ответил Семенов.
Под стук колес я то засыпал, то, опять пробудившись, блевал под себя. Сколько это продолжалось, не знаю. Тела своего я не чувствовал. Болел каждый сустав, каждая жилочка моя рвалась, казалось, на каждом стыке рельсов.
Наконец наступило утро. Вагон потаскали по станции и, загнав в какой-то тупик, оставили. Стало необычно тихо, потом захлопали двери, загромыхали солдатские сапоги. Сержант все-таки привел доктора, и она долго возилась с Солдатом в соседнем отсеке, а потом пришла ко мне. Семенов снял с меня наручники и помог сесть на лавку.
- Что с вами? - спросила женщина.
- Сильно болит голова, тошнит. Ноет все тело. Частая потеря сознания, - ответил я.
Она осмотрела мою голову, поводила рукой перед глазами, пощупала пульс.
- У вас небольшое сотрясение, это не опасно. Я сделаю укол и дам вам таблетки. Будете принимать через каждые два часа, все будет хорошо, не волнуйтесь. Вам лучше лежать. И уберите здесь, - добавила она, обращаясь к сержанту. - Вонь какая!
Сержант проводил доктора и заорал, вернувшись в вагон:
- Семенов! Прибери в вагоне!
На этом полустанке вагон стоял до вечера. Я неподвижно лежал на лавке, уставясь в потолок. Стало немного легче, но голова еще кружилась и проходящего мимо решетки солдата я видел словно в тумане. Убрав в вагоне, Семенов сменился, и теперь другой воин охранял нас. Он, как маятник, туда-сюда сновал по проходу, что-то гундося себе под нос. Автомат висел на плече, руки в карманах. И опять лязг, толчок вагона, и мы покатили. Куда? Мне было безразлично. Я ненавидел свое тело за то, что оно болело, и презирал себя за то, что я живу...
Появился Семенов. Протянул две таблетки и кружку воды. Я встал и пошатываясь, подошел к решетке. Наши глаза встретились. Совсем еще мальчишка, первый год в армии. В глазах грусть и тоска, лицо худое, с красными от недосыпания глазами. Здесь, у решетки, было свежее, и я опустился на пол.