--Нисколько, миледи.
--Вот как? Почему же?
--Ни вы, ни мой хозяин ничем не можете шокировать меня, миледи.
Дона расхохоталась, прижав руки к груди.
--О, Уильям, значит, ты обо всем догадался? Но как? Чем я себя выдала?
--Походкой, миледи. Как только вы вошли в комнату, я сразу понял, что что-то случилось. Да и глаза у вас, с позволения сказать, стали совсем другие: живые, веселые. А когда я увидел, что вы к тому же пришли со стороны реки, я мигом сообразил, в чем дело, и сказал себе: .
-- Почему ?
--Потому что я верю в судьбу, миледи. Рано или поздно она должна была свести вас с моим хозяином.
--Несмотря на то, что я -- почтенная замужняя дама, мать двоих детей, а твой хозяин -- француз и опасный преступник?
--Да, миледи, несмотря на это.
--Но ведь это грех, Уильям, страшный грех. Я предаю интересы своей страны. Меня могут посадить в тюрьму.
--Конечно, могут, миледи.
На этот раз он не скрывал улыбки, губы его задрожали от смеха, и она поняла, что он больше не будет держаться с ней холодно и отстраненно, отныне он ее друг, верный, преданный друг, на которого всегда можно положиться.
--А ты разделяешь убеждения своего хозяина, Уильям? -- спросила она.
--Я слуга, миледи, -- ответил он, -- и мне достаточно того, что мой хозяин считает их правильными. Корабль -- это его королевство. Там он волен делать все, что захочет, и никто не посмеет ему запретить. Он сам себе господин и сам себе судья.
--Но разве обязательно быть пиратом, чтобы чувствовать себя свободным и поступать, как хочешь?
--Мой хозяин считает, что да, миледи. Он убежден, что человек, живущий обычной, размеренной жизнью, быстро становится рабом собственных привычек, делается вялым, тупым и бездеятельным. Таким, как все, одним из многих. В то время как пират -- вечный бунтарь, вечный изгнанник -- всегда противостоит миру. Он свободен и беспечен, и никакие людские законы не могут его удержать.
--Или помешать ему быть самим собой, -- тихо добавила она.
--Совершенно верно, миледи.
--А твоего хозяина не смущает, что пиратство -- это зло, что грабить людей -- преступление?
--Поверьте, миледи, он грабит только тех, кого грех не ограбить. Да и добычу свою, как правило, раздает беднякам. Многие бедные семьи Бретани считают его своим благодетелем. Так что и в этом смысле совесть его совершенно чиста.
--Он, очевидно, не женат?
--Нет, миледи. Супружеская жизнь не для пирата.
--А если его жена тоже будет любить море?
--Вы забываете, миледи, что природа уготовила женщине быть не только женой, но и матерью.
--Да, ты прав.
--Стоит женщине обзавестись ребенком, как она сразу же становится домоседкой. Кочевая жизнь ее больше не устраивает. И мужчине приходится выбирать: или сидеть дома, изнывая от скуки, или бродяжничать, страдая от тоски. В любом случае это уже не пират. Нет, миледи, если мужчина хочет сохранить свободу, он должен выходить в море один.
--Твой хозяин тоже так считает?
--Да, миледи.
--Как жаль, что я не мужчина.
--Почему, миледи?
--Я тоже хотела бы найти свой корабль, на котором можно уплыть в море и забыть обо всем.
Не успела она закончить, как сверху послышался громкий детский плач и ворчливые уговоры Пру. Дона улыбнулась и покачала головой.
--Твой хозяин прав, Уильям: все мы рабы своих привычек, в особенности матери. Только пираты и могут быть свободными в этом мире.
И, проговорив это, она отправилась наверх, чтобы утешить и приласкать своих детей. Вечером, улегшись в кровать, она вынула из ящика томик Ронсара и стала перелистывать его, пытаясь представить, как несколько дней назад француз лежал на этой же кровати и, зажав в зубах трубку, откинувшись на подушку, читал эту же книгу. Должно быть, устав от чтения, он так же, как и она, отложил книгу в сторону и задул свечу, собираясь уснуть.
Проснувшись на следующее утро, она первым делом подбежала к окну. Небо было пронзительно ясным и чистым, как всегда при восточном ветре. Солнечный луч скользнул по ее лицу, и она подумала о корабле. Ей представилось, как он стоит в тихой, спокойной заводи, со всех сторон защищенной деревьями, отделенной широкой равниной от главного русла, по которому начавшийся прилив гонит беспокойную мелкую рябь, и от пенной полосы прибоя, где высокие валы, вскипая, обрушиваются на берег и рассыпаются мириадами брызг.
Она вспомнила о предстоящем ужине и улыбнулась -- взволнованно и виновато, как заговорщица. Весь сегодняшний день представлялся ей прелюдией, предвкушением того, что должно произойти вечером. Размышляя об этом, она отправилась в сад, чтобы нарезать свежих цветов, хотя те, что стояли в комнате, еще не успели увянуть.
Она любила срезать цветы, это мирное занятие отвлекало и успокаивало ее. И сейчас, перебирая длинные стебли, гладя нежные лепестки, укладывая цветы в корзину и расставляя их затем в вазы, приготовленные Уильямом, она чувствовала, как напряжение ее постепенно спадает, а тревога рассеивается. У Уильяма тоже был заговорщицкий вид. Начищая серебро в столовой, он поднял голову и многозначительно посмотрел на нее -- ему было приятно, что она знает, для кого он так старается.
--Достань все серебро, Уильям, и зажги все свечи, -- сказала она. -- Я хочу, чтобы гость по достоинству оценил Нэврон. И не забудь поставить на стол сервиз с розами, который приберегают для самых торжественных случаев.
Ее вдруг охватило безудержное веселье. Она сама принесла сервиз, перемыла тарелки, покрывшиеся толстым слоем пыли, и украсила стол букетом только что срезанных полураспустившихся роз. Потом они спустились в подвал, и Уильям, осмотрев затянутые паутиной бутылки, совершенно неожиданно обнаружил любимое вино своего хозяина. Они обменивались таинственными улыбками, перешептывались, словно два заговорщика, и это доставляло ей удивительную, преступную радость, какую, наверное, испытывает ребенок, напроказивший тайком от родителей и тихонько посмеивающийся в уголке.
--Что ты приготовишь на ужин? -- спросила она, но он только покачал головой, не желая раньше времени разглашать свою тайну.
--Не волнуйтесь, миледи, все будет в порядке.
И она снова пошла в сад, чувствуя, что сердце ее переполняется от счастья. А потом был полдень, жаркий, ветреный и мглистый, и нескончаемо долгие послеобеденные часы, и чай с детьми под шелковицей... Потом незаметно подкрались сумерки, детей отправили спать, ветер стих, солнце село, окрасив небо яркими красками, показались первые звезды.