По всей видимости, сам Франклин чувствовал себя виноватым в том, что ему не удалось сколько-нибудь близко сойтись ни с кем из соучеников по Гротону. Он убеждал себя, что не сможет добиться жизненного успеха, если рядом не будет людей, с которыми он мог бы быть откровенным почти до конца. Скорее всего дело было не столько в эгоистических соображениях, хотя и ими не следует пренебрегать, сколько в том, что одиночество его всё более тяготило.
Он стремился преодолеть одиночество, заставлял себя участвовать во всех общественных школьных делах, со временем стал играть в школьных спортивных командах, одно время даже был футбольным капитаном и не раз возвращался со спортивной площадки с синяками и царапинами, а однажды даже с вывихнутым пальцем руки. (Отметим попутно, что это была не та игра, к которой привыкли в Европе. Американский футбол — соревнование совершенно другое и значительно более жесткое, силовое, чем европейский, который в США называют соккером.) Но всё же полностью «своим» в Гротоне юноша так и не стал.
Это, однако, никак не отражалось на его успеваемости. Почти по всем предметам у Франка были высшие баллы, хотя иногда возникали конфликты с учителями. Независимого подростка почему-то невзлюбил преподаватель древнегреческого языка. В октябре 1897 года на экзамене по этому предмету чуть было не произошла осечка, которая могла привести к оставлению на второй год. Франк писал в Гайд-Парк с чувством неподдельного негодования, что это был «самый возмутительный экзамен по греческому, который когда-либо существовал в истории образования»: «Я получил почти 0,5 (то есть выполнил около половины заданий правильно. — Г. Ч.), но старый идиот Абботт отказался зачесть мне, хотя это обычное дело, когда почти достигаешь результата… Я собираюсь убить старого Абботта, если он не переведет меня, потому что я знаю всю книгу на память»{53}. Дело, однако, утряслось: учитель, помучив Франка, экзамен зачел, и убивать «старого Абботта» не пришлось…
Если с древнегреческим языком была проблема, то латынью Франк овладевал с удовольствием. Он знал сотни древнеримских поговорок, восхищался текстами античных трибунов, сам пытался конструировать речи на латыни. Результатом была заслуженная награда — он получил премию за знание латинского языка, и премия эта была тем более приятной, что представляла собой полное собрание сочинений любимого им Уильяма Шекспира в сорока томах.
Хотя он хорошо учился по всем предметам, особенно его привлекали те занятия, на которых необходимо было проявить творческий подход, показать разносторонние знания, эрудицию и умение отразить аргументы оппонентов, продемонстрировать ораторские способности. В этом отношении наиболее интересными для него были уроки, посвященные текущим событиям. Это не были примитивные «политинформации». К каждому такому уроку ученики должны были тщательно готовиться с использованием всех доступных источников, знакомиться с различными точками зрения в печатных изданиях разных политических направлений, следить за дебатами в конгрессе, за изменениями в политике зарубежных правительств и т. п.
Какой-либо устойчивой политической позиции в этих дебатах юноша не имел, но каждый раз он вступал в спор, причем многих его одноклассников раздражало то, что Франк обычно высказывал мнение, противоположное мнению большинства. Скорее всего это были просто состязания в умении аргументировать, защищать определенную точку зрения независимо от того, насколько спорщик ее разделял. Результаты полемики были различными. В некоторых случаях Рузвельт склонял на свою сторону основную часть класса, но чаще всего проигрывал дебаты. Однако во всех случаях он оттачивал умение спорить, убеждать в своей правоте, в то же время не принимая близко к сердцу поражение.
Однажды Франклин ополчился против гарантий независимости, которые в это время Великобритания и США предоставили Китаю. В другом случае он энергично выступил в защиту буров, ведших в далекой Южной Африке войну за освобождение от колониальной власти англичан и создание самостоятельного государства. Тот факт, что буры намерены были образовать государство сугубо расистское с четким отделением чернокожих от белых, с полным отстранением коренного населения от властных функций, он считал вполне естественным. Ведь и в США, в самом Гайд-Парке между хозяевами и слугами проходила невидимая, но вполне ощутимая граница, особенно когда речь шла о взаимоотношениях с нефами.