К этому времени Сталин уже мог реагировать спокойнее, так как с осени 1943 года наметилось четкое смещение центра тяжести в коалиции. После того как Сталин в октябре 1943 года в Москве объявил министру иностранных дел Халлу, а в Тегеране Рузвельту, к его облегчению, что Советский Союз после победы над Германией объявит войну Японии, многие крупные стратегические вопросы были решены, в то время как политические проблемы обращения с вражескими государствами после победы и прежде всего вопросы стабильного' послевоенного устройства все время выдвигались на первый план. Рузвельту стало значительно труднее придерживаться политики «отсрочки». Эта смена тем происходила на фоне смещения сил внутри Большой коалиции, потому что благодаря советским военным успехам с чувством собственного достоинства советского руководства росло и уважение западных держав по отношению к нему. Уже в марте 1943 года реальный политик Рузвельт понял, что у него не будет другого выбора, как отказаться от своего безусловного сопротивления территориальным притязаниям Сталина и удовлетворить потребности Советского Союза в безопасности. Чем дальше Красная Армия продвигалась в центр Европы, тем больше был интерес западных держав к проведению своевременных совещаний, чтобы вдруг не оказаться перед свершившимся фактом.
Эта новая политика по отношению к Советскому Союзу была продиктована не только логикой силы, а и твердым намерением Рузвельта поддерживать сотрудничество с этой страной для установления послевоенного порядка, добиться победы не только в войне, но и в завоевании мира. Не позднее чем с 1943 года Рузвельту стало ясно, что без политического согласия внутри Большой тройки, а если причислить сюда еще и Китай как потенциальную великую державу и фактор порядка в Азии, то внутри Большой четверки, будущая система коллективной безопасности была бы обречена на провал. Поэтому восточноевропейская и германская политика Рузвельта стала в значительной степени функцией его русской политики. Согласие с продвижением Советского Союза и Польши на Запад, а также со Сталинским требованием о создании «дружественным Советам правительств» в Восточной и Южной Европе, с демилитаризацией и расчленением Германии и даже его временное согласие с планами деиндустриализации (план Маргента) должны были доказать Сталину, что Рузвельт полностью разделяет советские требования в вопросе безопасности.
Этим фактическим отходом от основных принципов Атлантической хартии перед Рузвельтом встала неразрешимая дилемма. Что он должен был и мог делать, как он должен был оправдаться перед собой, а также перед американской общественностью, которая была полна надежд и сыта иллюзиями и свое политическое доверие после дискредитации изоляционизма направила на союз народов, Объединенные Нации? Как быть, если выяснится, что требования, связанные с безопасностью Советского Союза, могут быть удовлетворены только за счет вопиющего нарушения прав народов на самоопределение, что Атлантическая хартия, заявление Объединенных Наций от 1 января 1942 года, ялтинское заявление об освобожденной Европе и о принципах будущих Объединенных Наций еще до окончания войны превратятся в клочок бумаги? Рузвельт еще незадолго до смерти, а может быть, даже и до самой смерти надеялся найти средний путь между приспособлением к государственно-политическим реальностям и верностью принципам; он очень долго верил, что можно одновременно удовлетворить требования по обеспечению безопасности Советского Союза и путем свободных выборов получить хорошие представительные правительства на Востоке и Юге Европы. Если он даже и не разделял все иллюзии большей части американской общественности о переменах и демократизации советского общества и его господствующей системы, то не считал Советский Союз, в отличие от Германии и Японии, принципиально экспансивным и агрессивным государством. Сталин не был для него коммунистическим революционером мира. В противовес предубеждениям, что русский диктатор хочет овладеть всей Европой, Рузвельт объяснял, что у него есть «предчувствие», что Сталин — иного сорта человек. Враждебное отношение России к Западу основано на неосведомленности и неуверенности. Нужно проявить к Сталину доверие и дать ему то, что возможно, чтобы обеспечить его сотрудничество по вопросу восстановления мира во всем мире. Рузвельт верил в свою способность в частной беседе убедить Сталина («дядюшку Джо») в честных намерениях США и использовать в своих целях.