– Тогда зачем вы пытались нас задержать? – спросила Франсуаз.
– Я мог бы ответить на твой вопрос, – сказал я. – Но ты вряд ли расцелуешь меня от радости.
– Если будешь тянуть, – проворчала Франсуаз, – я прищемлю тебя дверью.
– Это довольно элементарно, Френки, – начал объяснять я. – Священник редко бывает в церкви один. Обычно у него есть помощник, наподобие звонаря из соседней деревни. Однако проходя по деревне – а я шел не спеша, чтобы подробнее изучить обстановку, – я не заметил следов его присутствия.
– Когда бандиты Эльмериха схватили священника, звонарь побежал за помощью? – предположила Франсуаз.
– Да. Он наверняка уже слышал, что случилось с падре Игнасио, и был тем более обеспокоен.
– Но почему ты решил, что отец Морон поддерживает Ортегу?
– Пули, Френки, – ответил я. – То, что священник в маленькой горной деревушке хранит в рукаве одеяния револьвер, само по себе примечательно. Но когда я увидел, что его патроны имеют серебряные наконечники, все стало ясно. Только человек, занимающийся охотой на вампиров, может иметь такое оружие, а комендант Ортега не упустил бы возможности заполучить такого союзника.
– И сейчас в эту деревню уже спешат его сторонники?
– Пожалуй, – ответил я. – Они, конечно, предполагают встретить здесь тех трех бандитов, что напали на святого отца. Но не откажутся и с нами обсудить святое писание.
Франсуаз подошла к священнику и посмотрела на него сверху вниз.
– Вы – жалкий человек, – произнесла она. – Вы не годитесь на роль духовного пастыря. Я еще поговорю об этом с епископом.
Девушка раскрыла дверь.
– Пошли, Майкл, – сказала она. – Пусть он остается.
Отец Морон воскликнул:
– Но я не могу вас отпустить!
– Вот как? – Франсуаз с издевкой приподняла одну бровь. – У вас есть еще один ствол, в трусах?
Я испытующе посмотрел на Морона. Происходящее нравилось мне все меньше и меньше; я уже начинал жалеть о том, что не оглушил псевдосвященника рукояткой револьвера до того, как он успел сочинить новые гадости.
– Я никак не могу вас отпустить, – сказал отец Морон. – Падре Ортега – он тоже имеет сан священника – открыл мне истину, мне и многим моим собратьям. Мы услышали голос Господа.
– Пошли, Майкл, – приказала Френки.
– Нет! – закричал священник.
Девушка остановилась; не от того, что угрозы отца Морона могли испугать ее или заставить подчиниться. Но Франсуаз не хотела, чтобы священник натворил каких-либо глупостей, например, попытавшись покончить с собой.
– Глас Господа приказал мне изловить девушку, – произнес отец Морон. – Тварь Преисподней в человеческом обличье. И я выполню волю Его любой ценой.
– Майкл, – сказала Франсуаз, – заставь его заткнуться.
Отец Морон в испуге оглянулся ко мне; наверное, не очень хорошо бить священника, но это лучше, чем позволить ему сигануть с колокольни.
Я несильно ударил его в висок; он пошатнулся. Человек его комплекции от такого удара должен был потерять сознание, по крайней мере, часа на три; время, достаточное, чтобы сюда прибыл отряд полицейских, которые подарят ему обновку в виде смирительной рубашки.
Но ничего не произошло; отец Морон выпрямился, и в его глазах сверкнуло торжество.
Если бы он знал, сколь часто я видел это выражение на лицах тех, кому предстояло потерпеть сокрушительное поражение.
Но он не знал.
– В чем дело, Майкл? – зло спросила Франсуаз. – Или я совсем тебя затрахала?
Отец Морон заговорил, и его голос дрожал от гордости и возбуждения.
– Господь, – сказал он, – сам Господь помогает мне.
Франсуаз шагнула к нему, готовая крепкой затрещиной развеять его религиозные предрассудки. Однако в то же мгновение яркий свет, наполненный темно-синими переливающимися чешуйками отблесков, вспыхнул под высокими сводами.
– Наш Отец и Повелитель, – раздался над нашими головами властный, подавляющий волю голос, – с тобой, Морон. Имей же силы и смелость, чтобы противостоять дочери Тьмы.
16
– Ортега? – закричала Франсуаз, перекрывая льющийся из ниоткуда голос. – Ортега Илора. Отпусти этого несчастного – ты уже довольно запутал его.
Я покачал головой.
Больше всего на свете я ненавижу споры на религиозной почве.
– Оружие детей Преисподней, – продолжал Илора, – это ложь. Не дай им запутать себя, Морон. Помни, что они не имеют власти над тобой, если ты сам не дашь им такую власть. Борись.
Отец Морон выпрямился; слова Ортеги наполняли его силой, которую он вряд ли захотел бы получить, имей он представление о последствиях.
– Морон, – грозным тоном проговорила Франсуаз, – остановись. Ты не должен подчиняться этому человеку; он всего лишь использует тебя.
– Я не подчиняюсь Человеку, – возразил Морон, – но Богу.
Он поднес руку к горлу, и на мгновение мне показалось, что от избытка чувств и перенапряжения святого отца поразил сердечный приступ; но вскоре я понял, что это не так.
Пальцы священника сомкнулись на кресте, висевшем у него на шее.
– О, нет, – пробормотала Франсуаз.
– Именем Господа, – провозгласил священник, – именем Господа заклинаю тебя, о порождение Тьмы, возвращайся назад, в Преисподнюю.
Алые всполохи окрасили лицо моей партнерши; мощный порыв ветра распушил ее волосы.
Ветер принес с собой крохотные прозрачные льдинки, на которые распадалась хрустальная сфера, отделяющая одно мироздание от другого.
Только Франсуаз и я могли ощутить это разрушительное дуновение, вырывающееся из трещин в ледяной корке пространства. Ни одной вещи в комнате не тронуло его прикосновение: ни листков бумаги, на которых мелким ровным почерком была написана воскресная проповедь; ни тонкой занавески, закрывавшей окно.
Холодный ветер не коснулся и отца Морона. Его одежда, длинная и широкая, даже не колыхнулась.
Только демонесса, рожденная в иной сфере мироздания, могла почувствовать холод, царящий между мирами. И чувствовал его я, ибо моя душа принадлежит ей.
Священник не слышал мелодичного звона, с которым крошились и падали грани реальности. Он не мог слышать тысячи тысяч голосов, стенавших в бессилии желания. То содрогались те, кто жаждал вернуться в наш мир, сбежать оттуда, куда завел их избранный ими путь.
Лицо Франсуаз стало жестоким.
Даже она не в состоянии предвидеть, к чему может привести образование трещины в человеческом мире. Тысячи нетварей, скуля и воя, скребутся у границ нашего мироздания, и впустить их внутрь столь же легко, сколь сложно выдворить их обратно.
– Заклинаю тебя, – нараспев проговорил отец Морон, – вернись в тот мир, откуда ты пришла.
Каждое слово, произносимое священником, выбивало новый осколок из хрустальной сферы.
Он не видел этого и не понимал.
Его глазам было открыто лишь то, что происходило в его мире. Он мог смотреть лишь на девушку, чьи глаза, обычно серого стального цвета, теперь мерцали ослепительным огнем; на ее волосы, подхваченные силой, которую он не чувствовал; он видел ненависть на ее лице и думал, что это чувство направлено на него.
Морон знал лишь часть правды и принимал эту часть за истину.
И вина его была не в незнании, но в нежелании узнать больше.
– Несчастный дурак, – пробормотала Франсуаз.
Я не видел лица Ортеги Илоры, но слышал его голос. Он раздавался из пучка темно-синего света, мерцавшего над нашими головами.
– Хорошо, – ободряюще говорил комендант. – Будь тверд в своей вере, Морон; помни, что невинные души взывают к тебе, моля о помощи.
Ветер ударил меня в спину и чуть не подхватил.
Голос Ортеги становился все громче, и с каждым новым словом усиливался свет, озарявший церковные своды. Отец Морон воздевал руки к бесконечному небу, и сапфировые лучи заливали его, превращая в темный, безликий силуэт на фоне торжествующего света.