Эти душевные качества имели и обратные стороны. Храбрость может обернуться наглостью, сила стать насилием, обманутая честность и разочаровавшаяся щедрость могут переродиться в жестокость. В такие моменты гнева Фридрих бывал крайне суров, можно было даже задаться вопросом, не казались ли ему совершаемые им тогда деяния (разрушение Милана, повинности, налагаемые на некоторых итальянцев и т. д.) единственным средством для достижения поставленной перед собой цели. Это не мешает нам думать, что таков был очевидный человеческий недостаток, часто встречающийся в ту эпоху, без которого средневековый принц не мог бы считаться крупным сеньором и который во Фридрихе проявился меньше, чем в других его современниках.
Дело в том, что он, укрощая свой воинственный нрав и приступы жестокости, был добрым христианином, твердым в вере, но при том просвещенным и достаточно понимающим суть этой веры, чтобы извлекать из нее для себя моральные обязательства. Его частная жизнь протекала спокойно и гладко. Он никогда не забывал, что принц-христианин должен защищать слабых и покровительствовать церкви. Он вникал в некоторые религиозные проблемы, разрешал действия, направленные против еретиков, помогал монастырям. Без колебаний отправлялся в крестовые походы, считая их высшим решением, которое мог принять католический король, и долгом, более обязывающим, чем прочие текущие дела. Тем не менее, его вера и соблюдение религиозных предписаний не мешали ему вести борьбу со святым престолом, но он никогда не хотел признать, что это противоборство было не просто политическим конфликтом, и считал себя вправе заниматься этими вопросами.
Он был уверен в своей принадлежности к высшей аристократии. Это не означало, что подобно другим принцам он был тщеславен и презирал народ. Но, как все сеньоры того времени, из вполне естественной гордыни был убежден, что принадлежал к правящему классу и что все, с кем ему полагалось быть щедрым, не имели к нему никакого отношения. Вполне типичный представитель своей касты, своего клана и ранга, он всегда считал себя знатнейшим среди знатных, принцем среди принцев, законно призванным волею судьбы к исключительно почетной карьере и грандиозным делам: вот тут-то частное лицо и становится государственным деятелем.
Государственным деятелем, самая главная черта которого — понимание его функций и обязанностей. А они заключаются в том, что он — король, тем более — император, он — Величество, так как его характер, складывающийся из гордости и стремления к славе, естественно подводит его к слиянию с Величием в одно целое. Поскольку он очень властен, то не допускает оспаривания своего суверенитета над подданными, вытекающего из его королевских прерогатив, феодальных обычаев и римского права, с которым ему вскоре предстоит познакомиться. В этом вопросе как в идейном плане, так и в политике он будет наиболее принципиален: империя — это он.
Это он, потому что пожелав и получив империю, старается сделать ее величайшим делом своей жизни, ибо он действительно очень властолюбив. Властолюбцем он был с юности, остается им в зрелые годы, будет им и в старости. Впрочем, его амбиции неопределенны: он хочет все большего, без мистических эксцессов, без мифических поисков. Хочет быть самым совершенным из рыцарей, лучшим из военачальников, наиболее почитаемым из монархов, самым могущественным из императоров: благородные желания, заставляющие его постоянно что-то предпринимать и никогда не позволяющие отступить перед неудачей, потому что он по натуре оптимист, уверен в себе, доволен собой без глупого тщеславия и всегда счастлив тем, что Провидение подарило ему исключительную судьбу.
Его главная политическая добродетель наряду со вкусом и пониманием власти заключается в очень живом практицизме. Не то чтобы он никогда не мечтал, подобно любому монарху, о необыкновенных предприятиях и бурных успехах, — ведь империя легко может внушить волшебные видения. Но каждый раз в своих решениях и действиях, если не в своих отношениях, он сдерживал порывы, порожденные иллюзиями. С самого своего восшествия на престол он очень хорошо понял положение и проблемы Германии, наметил и программу для Италии, в трудные моменты умея быть ловким реалистом, готовым к переговорам если не лично — этого он не любил, — то, по крайней мере, через посредничество тщательно отобранных агентов.