Тем не менее противники Фридриха потеряли почти 20 000 человек. Людвиг Эрнст Кенер, состоявший при Эйхеле кабинет-секретарем, 21 августа писал из Фюрстенвальде, что ситуация не казалась абсолютно отчаянной. И тут произошло то, что сам Фридрих назвал чудом дома Бранденбургов.
Враги Фридриха каким-то необъяснимым образом оказались не способны развить победу. Вместо того чтобы воспользоваться успехом и занять Берлин, Бранденбург или какой-либо другой город, австрийцы и русские повели себя пассивно, а затем начали отходить. В сентябре неприятель отступил на всех фронтах.
Помимо божественного промысла, были тому и другие причины. Кунерсдорф обошелся противнику не менее дорого, чем пруссакам. Разногласия союзников по поводу приоритетных задач, разлад, на который рассчитывал Фридрих, начали проявляться. Дауна волновали линии коммуникаций с южного направления и присутствие принца Генриха в Саксонии и Южной Силезии; а он, узнав о катастрофе под Кунерсдорфом, немедленно пошел на север, к Сагану, с базы в Шмоттсейффене, чтобы угрожать этим коммуникациям. Салтыков по австро-русскому соглашению также в определенной степени зависел от южных коммуникаций и разделял озабоченность Дауна. Он не хотел заходить слишком далеко на запад от Одера и вскоре отошел к Висле, откуда начал наступление. Неминуемый кризис, казалось, миновал, когда Даун пошел на юг, чтобы вести операции против Генриха в Саксонии.
Генрих и Фридрих были довольны, что удалось отвлечь внимание Дауна на южное направление. Следующие несколько недель принц выделывал своего рода балетные на перед австрийцами, что было характерным для военных действий в восемнадцатом веке. Войска Генриха не принимали участия в битве под Кунерсдорфом, а его оценки и решения оставались непогрешимыми. Фридрих почти каждый день писал ему, координируя движения, обмениваясь мыслями относительно непосредственных возможностей, обсуждая, каким образом можно поставить Дауна в наиболее неудобное положение и как лучше прерывать коммуникации между Дауном и русскими. С отступлением Салтыкова это стало ненужным. Постепенно восстанавливалась уверенность Фридриха в себе. Он никогда не унывал, но его жизнерадостность подверглась жестокому испытанию после Кунерсдорфа. Фридриху не доводилось испытывать такого ощущения непоправимой катастрофы, стоять буквально на грани самоубийства. Но уже в конце августа и но прошествии сентября в его письмах вновь зазвучали ноты восстановившейся душевной бодрости. «Неудивительно, — писал он Генриху 1 октября, — слышать, что русские перешли Одер, но что с ними ушел Лаудон! Они пойдут в Польшу, а Лаудон в Верхнюю Силезию, целясь на Троппау и Ягерндорф. Пока не могу сказать, что буду делать…» Фридрих вновь брал ситуацию под контроль. Когда он писал Финкенштейну о трудностях в наборе войск для противодействия шведам, то просто добавил: «Но я сделаю все, что в моих силах!» Фридрих снова был спокоен. Он заметил де Катту, что на войне не стоит ни слишком надеяться, ни слишком отчаиваться: «Немного твердости и удачи, и все будет восстановлено!»
Возникали новые неприятности. 4 сентября в Дрездене сдался имперцам генерал фон Шметтау, решив, что ранее получил такое разрешение от деморализованного короля. Он ошибся, и Фридрих показал это очень ясно сценой беспричинной вспышки ярости. В середине октября Генрих отошел к Торгау-на-Эльбе, и Фридрих написал ему: «Местность между Торгау и Лейпцигом очень ровная, и именно там ты можешь атаковать неприятеля. Если ты не станешь рисковать, то ничего не добьешься!» Это могло показаться несправедливым по отношению к удачливому полководцу, чьи суждения Фридрих уважал, но Генрих и сам в это время пребывал в подавленном состоянии и видел все в мрачных красках, король умышленно вносил в письма оптимистические поты, особенно после британских успехов в борьбе с французами в Канаде. «Противник отступает в Саксонии и Богемии. Вот увидишь, французы запросят мира, им он нужен не меньше, чем нам. О собственной ситуации не тревожься — я могу подойти к тебе с кавалерийскими подкреплениями за четыре часа. Через восемь дней все из черного станет белым — у нас будет мир еще до наступления весны». Во всем этом содержались элементы моральной поддержки, но Фридрих понижал, что некоторые его приближенные, и Генрих относился к их числу, находятся в депрессивном состоянии и настроены пессимистически в отношении продолжения войны.
На самом деле в армии уже пошли разговоры, что принц Генрих мог бы более успешно возглавлять ее, чем король, — проигранное сражение является сильным ударом по репутации Фридриха. К тому же всем было известно: между братьями существует и всегда существовала ревность. Митчел позднее писал, что предпочел бы, чтобы они всегда находились в разных армиях: «На одном небосклоне не может быть двух солнц».
Письма Фридриха в этот период полны мыслями о мире и отражают его оптимистический настрой. В конце октября он писал Финкенштейну, что в результате британских успехов в Америке, на море и в Германии Франция понесла урон и примет любые условия Британии: «А что выгодно нам, в Европе? Британия будет играть доминирующую роль в Германии, которую до сего времени играла Франция. Это хорошо, поскольку поставит барьер против влияния России. Британия и Россия способны быть подходящим противовесом Австрии». Чтобы содействовать такому развитию событий, Фридрих, используя третьи страны, пытался убедить русских министров, что французы недалеко ушли от австрийцев и хотят заключения мира, поэтому русские могут «оказаться в двойном проигрыше» (left in the lurch) (выражение Митчела). Некоторые сообщения, приходящие из России, намекали на то, что и русские тоже могли бы согласиться на мир. А может быть, деликатно спрашивал Фридрих, был бы полезен разумно предложенный кому-нибудь в Санкт-Петербурге подарок в денежном выражении? Все это являлось следствием неудач Франции в Канаде: 12 сентября британцы захватили Квебек.
Прусская армия также начала восстанавливаться. У Генриха было около 60 000 человек, и в ноябре Фридрих после нескольких длительных и тяжелых маршей присоединился к нему у Эльстерверды, к северо-западу от Дрездена. Короля воодушевили победы Фердинанда над французами, и он подталкивал его к более активным действиям, нацеленным на полное вытеснение их из Германии, в то время как Фридрих и Генрих будут беспокоить Дауна, угрожая коммуникациям между Богемией и Саксонией и пытаясь принудить фельдмаршала покинуть Дрезден.
Существовали и другие неприятности, помимо сдачи Шметтау Дрездена. В ноябре 1759 года Фридрих послал Финка с 15-тысячным войском к Максену, западнее Пирны-на-Эльбе. Максен расположен на возвышенности, поэтому армия, удерживающая его, могла контролировать дороги из Богемии в Дрезден. «Там у тебя будет хорошая, защищенная позиция», — писал Фридрих Финку. К сожалению, Даун оказался более расторопным. Он понял при Гохкирхе, что если часть прусской армии изолировать от основной, как отряды Финка, и противопоставить ей превосходящие силы, то ее вполне можно победить. Он занял все высоты, господствовавшие над путями отхода пруссаков с позиций, и 20 ноября атаковал их с юго-запада, в то время как генерал Ласи начал атаку с юго-востока и севера. У каждого их них — у Дауна и Ласи — было столько же солдат, сколько у Финка, к тому же он проспал марш австрийцев к линии атаки. Подвергшись массовому натиску превосходящих сил неприятеля, Финк потерял половину орудий и часть людей. На следующий день он сдался с оставшимися войсками — 13 000 человек. Последующие годы войны Финк провел в австрийском плену, в конечном счете предстал перед военным судом и был приговорен к году заключения в крепости. Письма Генриха содержали мало приятного для Фридриха. «Кто бы ни командовал под руководством короля, обязательно потеряет из-за этого честь и репутацию», — это написано их брату Фердинанду. «Он швырнул нас в жестокую войну, и только отвага генералов и солдат способна вытащить нас из нее…» Генрих полагал, что Финк развернулся на немыслимой позиции. И вскоре Митчел вновь писал домой о непримиримых разногласиях между королем Пруссии и его братом. Сказано несколько преувеличенно, но то, что на какое-то время страсти накалились, не вызывает сомнения.