— А если попадешь в другое место? В туловище, например? — спрашивает студент.
— Парню, который не умеет держать ружье, сподручнее ходить со скрипкой и играть на свадьбах! — высокомерно отвечает Оле. — Лучше совсем промазать, чем попасть в туловище.
Оле не снисходит до дальнейших разъяснений. Этот парень знает себе цену. Один из гребцов вполголоса говорит Нансену, что, если тюленя не убить сразу, он будет биться, дергаться и распугает все стадо. Ну, а когда голова зверя поникнет мгновенно, остальные иногда остаются лежать возле убитого, обманутые его спокойной неподвижностью.
— Хватит болтать! — обрывает Оле. — Спустите-ка меня на лед.
Оле собирается стрелять тех тюленей, к которым нельзя подойти на шлюпке.
— Можно с вами? — просит Нансен.
Оле сердито хмурится: этого, мол, мне еще недоставало! Потом усмехается:
— Ну что ж… Только, чур, не жаловаться.
Он соскакивает на лед, Нансен — за ним. До ближайшего тороса они бегут пригнувшись, затем Оле ложится и ползет. Студент тоже ползет, но не так легко и ловко. Через четверть часа у него уже болят локти, он весь взмок. Похоже, что Оле нарочно старается измотать его. Оле бегает, ползает, стреляет: уже шесть туш неподвижно лежат на льдинах.
— Не мешало бы вам научиться свежевать зверей, если вы хотите ходить в «хоз», — говорит Оле.
Нансен пробует, но у него не получается. Серый брезентовый костюм покрывается пятнами крови и жира.
— Эх!.. — В голосе Оле столько презрения… Он берет нож, делает один надрез во всю длину туловища, потом другой — вокруг головы, еще несколько надрезов — и снимает шкуру с подкожным жиром, словно перчатку. Тушу Оле оставляет чайкам, которые тотчас слетаются отовсюду и с яростными криками начинают пир.
Справа, слева гремят выстрелы — это действуют стрелки с других шлюпок. Потом стрельба стихает: должно быть, почти все тюлени ушли в воду. На мачте «Викинга» поднимается сигнальный флаг: капитан приказывает шлюпкам возвращаться.
«Хоз» длился несколько часов. С непривычки все устали. Судно погружается в сон. Храп сотрясает переборки кубрика. Нансен тоже растягивается на койке, несколько минут лежит в блаженной истоме, потом заставляет себя подняться.
Нет, он не будет спать! Он не имеет права спать. Нужно измерить зверей, поднятых на борт неосвежеванными. Надо вскрыть их желудки. У каждого на судне свое дело: он не вправе забывать о том, зачем его послали в рейс. И студент одевается, идет на опустевшую палубу. Сначала зарисовывает, потом измеряет туши. Делает все тщательно, не спеша.
«Викинг» лежит в дрейфе: прекрасный случай заодно измерить температуру глубинных вод. И, хотя глаза его слипаются, хотя белая ночь давно дремлет над океаном в зареве пылающего за горизонтом солнца, он терпеливо опускает прибор, следя за убегающим в глубину тонким пеньковым линем, снова вытаскивает, снова опускает…
Зато, когда все кончено, он возвращается в каюту гордый и удовлетворенный.
Так вот где залежка!
Все, кто ходил в тот год на «Викинге», хорошо запомнили 25 апреля.
С утра сквозь туман и снег дозорный заметил вдруг мачты нескольких судов, по-видимому лежащих в дрейфе. «Викинг» повернул к ближайшему. Что такое? Этот парусник сидит так глубоко в воде, точно его забпля шкурами по самую палубу! Парусник опознан: это «Кап-Норд». А дальше — «Вега», «Новая Земля», «Хекла» — вся компания, оставшаяся во льдах, после того как «Викинг», раскачанный командами других судов, вырвался к чистой воде.
— Милые люди, куда же это вы запропастились? — кричит с кормы толстенький капитан «Кап-Норда». — А мы тут без вас славно обработали залежку…
Крефтпнг побелел. Его усы как-то обвисли, обмякли. А безжалостный капитан «Кап-Норда» продолжал:
— Мы взяли шесть тысяч шкур, «Хекла» — двенадцать тысяч, «Альберт» — четырнадцать.
Четырнадцать тысяч! С такой добычей не возвращался еще ни один норвежский парусник.
— Где же она была, эта залежка?
— Да там, где вы и предполагали, Крефтпнг. Всего в нескольких милях к западу от нашей стоянки. Зря вы тогда ушли, зря!..
На Крефтинга жалко смотреть. Он ведь угадал, чутье не обмануло его, однако он рассчитывал, что к залежке можно будет пробиться с другой стороны. Когда остальные суда, тоже пошедшие за «Викингом», застряли во льдах, в этом было счастье их команд. Девять дней спустя льды неожиданно разредились, и промысловики мигом добрались до близкой залежки. Такова судьба зверобоя: недуй ветер с другой стороны, и вся флотилия так и сидела бы в еще более сплотившихся льдах, а «Викинг» взял бы славную добычу.
Нансен думал, что зверобои ополчатся на своего неудачливого капитана. Но странное дело: хотя у всех были такие физиономии, будто на судне покойник, никто не упрекнул Крефтинга ни единым словом. Напротив, никогда еще его распоряжения не выполнялись так быстро, с такой готовностью; у этих грубоватых парней оказалось куда больше душевного тепла и чуткости, чем предполагал Нансен.
Капитан «Викинга» был слеплен не из того теста, которое быстро прокисает. Время еще не ушло, и, хотя на богатую добычу рассчитывать уже не приходилось, кое-что можно было наверстать, охотясь за тюленьим молодняком.
«Викинг» вошел во льды. Крефтинг дневал и ночевал в дозорной бочке.
Найдя тюленей, он сам повел первую шлюпку, посадив за руль Баллона, а на весла — Нансена и еще троих молодцов. Им пришлось здорово поработать в свежем ломком льду, треск которого вспугивал тюленей.
Наконец капитан приложил приклад к щеке. Нансен смерил взглядом расстояние — слишком далеко. Но тюлень после выстрела остался на месте. Второй — тоже. Пожалуй, Крефтинг стрелял не хуже Оле Могеруда. Баллон сопровождал каждый выстрел шуткой, стараясь развеселить капитана.
— А ну попробуйте! — предложил капитан Фритьофу, когда шлюпке удалось довольно близко подойти к льдине с нежащимися тюленями.
У студента учащенно забилось сердце. Наконец-то! К ружью его приучали с детства. Теперь он покажет, на что способен…
Что такое? Тюлень соскользнул в воду.
— Этот от дополнительной пульки не отказался бы! — с плутовским видом заметил Баллон.
Нансен тщательно прицелился во второго. Но и он после выстрела бултыхнулся в полынью.
— Ишь ты, скалит зубы, посмеивается! — притворно вздохнул Баллон.
…Несколько следующих дней никто уже не предлагал студенту пробовать силы, хотя он, садясь на весла, каждый раз прятал вод скамейку свой охотничий штуцер. И лишь стрельба в цель, затеянная Оле Могерудом, позволила Нансену поднять себя в глазах зверобоев настолько, что, когда 13 мая капитан впервые разрешил ему занять на одной из шлюпок место заболевшего стрелка, запротестовал только старый Ларсен. Он сказал, что Крефтинг слишком потакает пассажиру, своему любимчику. У господина студента, наверное, водятся денежки в кармане, промысел его не кормит, и он может мазать по тюленям. Но почему из-за плохой стрельбы этого молодчика должны страдать другие?
Уходя в каюту, старик попросил, чтобы его разбудили, когда шлюпки будут возвращаться. После подъема сигнального флага он, сонный и недовольный, вылез на палубу. Подошла шлюпка Оле Могеруда. Девять тюленей. Гм, не густо. Карл Андерсен добыл шесть. А-а, вот наконец и шлюпка господина студента…
— Тринадцать! — прокричал Баллон.
Старик остолбенел. Этот шут гороховый Баллон, наверное, врет. Ларсен сам пересчитал шкуры, когда их сваливали на палубу. Тринадцать! Тут что-то нечисто. Не иначе, как этому безбожнику студенту известно какое-то заветное слово, наговор…
Оле сказал, что Нансену повезло случайно; так бывает и при игре в карты, когда новичок неожиданно обыгрывает опытных игроков.