Глава 13. Решающая битва
Год 764 со дня основания Морнийской империи,
11 день рагелиного онбира месяца Холодных дождей.
Слуги помогли затянуть нагрудник и по его просьбе оставили одного. У него ещё осталось немного времени, пока воины доедали свой завтрак и строились.
Талиан опустился на колени, положил сверху «Кровопийцу» и взялся за молоток. В прошлый раз, когда появился Тёмный тан, его подвела собственная тщательность: он так старательно забил штырёк, крепивший фальшивую рукоять к настоящей, что не смог потом вынуть.
«Ошибиться может каждый, но повторяет свои ошибки только дурак», — с этой мыслью Талиан застучал молотком. Пришло время избавиться от фальшивой рукояти. Свою службу она сослужила — скрыла от него значимость сделанного подарка, — а сейчас, когда наставник умер…
Талиан опустил подбородок к груди и зажмурил глаза. Ну вот, началось. Снова. Почему всё так перемешалось? Тан Тувалор, Фариан, тан Кериан...
Перед боем голова должна быть девственно-чистой, потому что в раздумьях — смерть. Они крадут те самые, судьбоносные мгновения, когда ещё можно что-то изменить.
Он знал, всё знал, но не мог прекратить думать о… Да обо всём!
Гырган приходил вчера справиться о его здоровье и сообщил, что из пятнадцати голов нашли тринадцать. Головы тана Кериана, к счастью, среди них не оказалось. А также тот с некоторым недоумением спросил: «Кого его императорское величество отправило вестником, если все мои люди на месте?» — и Талиан узнал, что Фариан ещё до заката покинул лагерь.
Было грустно и немного обидно, только... он ведь сам этого хотел?
Талиан крепился остаток вечера, но с наступлением ночи пришлось тяжелее всего. Сна не было ни в одном глазу. Он промаялся полночи: то заматывался в одеяло по самый нос, то всё с себя сбрасывал, то вскакивал и начинал мерить палатку шагами, один раз даже вышел наружу — так измучился из-за дурацких мыслей, которые не прекращали лезть в голову.
Поначалу ему казалось, что всё это обычное волнение перед битвой. Обычное? Ха! Это его первая настоящая битва, вообще-то… но потом… когда он поймал себя на том, что смотрит на пустующий край широкой кровати, глухое одиночество навалилось сверху, могильной плитой придавив к земле.
Получалось, Талиан слишком привык к чужому дыханию рядом, привык ловить моменты, когда это дыхание сбивается и из-за кошмаров переходит в стоны, и теперь ему сложно заснуть без привычных звуков, вот он и дёргается.
Плюнув на всё — на приличия, на время суток, на возраст, — он ввалился в палатку к Демиону с твёрдым намерением упасть рядом с ним и наконец уснуть и совершенно оказался не готов к тому, что увидел.
Его друг, растрёпанный и полуодетый, ходил из одного конца палатки в другой, укачивая на руках орущего младенца.
— О! Талиан! Тоже не спится? — спросил Демион приблизившись. — Думал, хоть сегодня отосплюсь, но тушка что-то раскапризничалась.
Брови у Талиана резко подскочили вверх.
— Тушка?
— Ну да. Надо же её как-то звать? — буркнул Демион ворчливо, хотя у самого вмиг порозовели скулы. — Орёт и орёт, а от этой кюльхеймки… — он понизил голос, — нет никакого толку. Я ей, значит, говорю, что тушка орёт, успокой, а она мне, ни разу не дрогнув: «Орущий ребёнок — мёртвый ребёнок. Захочет жить, будет молчать», — и как перевернётся на другой бок! Я её давай пытать, когда она тушку кормила, та говорит, мол, до следующей кормёжки ещё два часа, не меньше, пусть терпит.
— Погоди… — Талиан нахмурился. — Ты же сказал, что у меня в лагере единственная женщина?!
— Поверь мне, брат, это не женщина! Это какой-то монстр! Правда, тушенция? Да, моя крохотулечка? Но хоть молоко у неё есть, и на том спасибо.
Демион продолжил укачивать младенца, и Талиану ничего не осталось, как вернуться к себе. Он-то уже думать и забыл, какой приз достался другу за победу в поединке. Но все эти «тушечки» и «крохотулечки», как ни странно, примирили его с самим собой.
Если даже такой мрачный тип, как Демион, искренне заботится о всученном ему младенце, то нет ничего странного в том, что Талиан привязался к рабу.
Ведь, как сказал однажды нэвий, никто не может прожить жизнь совсем один.
Талиан вздохнул и открыл глаза. Ему всё ещё нужно было снять рукоять. Он подобрал выбитый клиновидный штырёк и отложил в сторону, перехватил оружие левой рукой, направив его остриём вверх — и резко ударил по запястью кулаком, встряхивая клинок. Потребовалось пять — десять ударов, прежде чем хвостовик меча не показался из фальшивой рукояти.