Тан Анлетти толкнул его в грудь, и, поскользнувшись на мокрой глине, Талиан рухнул на землю. Живот тут же отозвался нестерпимой болью. Взметнулся и заплясал перед глазами ворох золотистых искр. Дышать… стало нечем дышать…
Талиан провалился в черноту на мгновение, а уже в следующее — заорал и скрючился от боли.
— Я не расслышал ваших извинений, — холодно отчеканил тан Анлетти и сильней надавил сапогом ему на ладонь.
Руку прострелило болью, раздался хруст. Зловещий и тихий — так ломаются кости.
Талиан с трудом разлепил глаза, но почти ничего не разглядел сквозь дрожащие ресницы. Коричневое пятно, немного синего — всё.
— Баш… я… — прохрипел он, стискивая пальцы здоровой руки у солнечного сплетения, и ударил кулаком в землю.
И ведь уверен был: не сработает, но… попытаться должен был всё равно.
Мгновение утекали, как песок сквозь пальцы, когда не происходило ровным счётом ничего. Только удушающая тишина, холод промёрзшей за ночь земли и пульсирующая боль во всём теле. Холод и боль. И тишина. И мокрая туника, облепившая бок.
Поморщившись, Талиан коснулся рукой больного места. Под пальцами было что-то мокрое и липкое. Он поднёс ладонь к лицу и увидел там кровь.
— Это же моя сила… — ошеломлённо выдохнул над ним тан Анлетти с прорезавшимся вдруг гердеинским акцентом, а следом щёку обожгло болью. — Отвечайте! Ну! Как вы её забираете?
— Даже сей…ас на… ы?
Талиан не понимал, почему огрызается. Глупо же. И совсем несмешно. Но ухмылка упрямо корёжила рот, как если бы он победу мог вырвать одной этой перекошенной улыбкой.
— Вы мой император. Стоп. Ну конечно! Вы мой император, и вы ранены… Вот она и… — слова тана Анлетти долетали до него словно издалека, путанные и оборванные. — Как интересно… Значит, чтобы убить, я должен прежде вас вылечить? Что за нелепица!
— Мож… но… прос… то…
Талиан хотел договорить: «Перерезать горло», — но не успел. Тан Анлетти что-то пробормотал, и мир утонул в голубом сиянии. Сопротивляться… надо было сопротивляться…
Но нет! Невозможно!
Невыносимо защипало глаза. Будто сотня термитов вгрызлась жвалами в глазные яблоки. Их хотелось чесать — до тошноты, до лихорадочной дрожи. Рвать веки ногтями, чтобы хоть на мгновение избавиться от сводящего с ума зуда.
Талиан не понимал, что орёт, пока не сорвал голос, захлебнувшись в крике. Его трясло, тело гнулось дугой под воздействием чужеродной силы. Голову мотало из стороны в сторону. Пальцы только зря скребли утоптанную глину.
Но вдруг по ушам ударила тишина: ни дыхания, ни стука сердца — он больше не слышал ничего. Его со всех сторон обступила тьма. Бесконечная и холодная. Безразличная.
А потом он увидел дверь.
Она была светлой, из самшитового дерева, с двумя распахивающими створками. По контуру шла фигурная резьба с позолотой. В центре перемежались друг с другом тяжёлые объёмные вставки с ветвями лавра и оливы, колосьями пшеницы и гроздями винограда.
Почему-то дверь показалась ему смутно знакомой.
Талиан коснулся круглой позолоченной ручки — и в ужасе отпрянул. У него на безымянном пальце было кольцо, то самое, в форме змеи с крупным жёлто-зелёным хризолитом в центре.
Но это… нет же… Не могло этого быть!
Развернувшись, Талиан побежал прочь по длинному-длинному коридору. Не задумываясь, откуда он взялся, такой реалистичный: с толстым ворсистым ковром под ногами и фресками на стенах, с глубокими нишами окон и бесконечным числом ответвлений.
Но как бы быстро он ни убегал, дверь настигала его везде.
Она ждала его за каждым поворотом. Кралась к нему сзади, пока он пытался прийти в себя и отдышаться. Сама тянулась под руку, стоило лишь подумать, чтобы вырваться из запутанного лабиринта дворцовых коридоров.
Чтобы сбежать на свободу.
Талиан не понимал почему, но один взгляд на дверь вселял в него панический ужас. Едва завидев знакомый, намертво въевшийся в память узор, он начинал бежать. Задыхался, натыкался от усталости на стены, падал, но раз за разом поднимался — на ноги, на колени. Плевать! А выбившись в конец, просто полз. Глотал пыль, стирал о жёсткий шерстяной ворс локти и колени, но продолжал ползти всё равно.
Тряслись, как у пьяного, руки. Остро кололся левый бок. Воздуха не хватало. Но Талиан полз вперёд и, точно одержимый, шептал:
— Только не эта дверь! Нельзя её открывать! Нельзя!
Шептал — и не узнавал своего голоса. Он был какой-то другой. Неправильный. Словно и вовсе не знакомый.
Пока наконец не сдался.
Упал от усталости и перевернулся на спину. Дверь услужливо зависла перед ним в воздухе на расстоянии вытянутой руки. Талиан должен был её открыть. Необходимость этого шага пришла вместе с пониманием, что это за дверь и куда она ведёт.