— Спасибо, я не пью.
Слуга замер, переводя взгляд с него на Тёмного тана, пока не дождался от своего господина едва заметного кивка: серебряный кубок остался пустым, а кувшин с вином перекочевал обратно на стол.
Казалось бы, мелочь, но как же это было унизительно. Чтобы слуги его слушались, приходилось кричать — и повышение голоса выдавало бессилие. В чужих глазах он всё ещё оставался ребёнком, за которого решали взрослые.
Талиан прошёл внутрь и плюхнулся у круглого стола прямо на дощатый пол. Ни ковра, ни шкур, ни подушек здесь не было.
Осмотревшись, Талиан понял: тан Анлетти занял палатку, которая раньше принадлежала сению Брыгню. Из личных вещей добавился только этот стол и раскрытый сундук средних размеров, из которого ворохом торчали бумажные свитки.
— Не бойтесь есть — не отравлено.
Тан Анлетти натянул тунику через голову, уселся напротив и тут же отломил себе кусок лепёшки. Однако раньше, чем тот успел донести хлеб до рта, Талиан, прижав кулак к груди, произнёс:
— Помолимся венценосному Адризелю и жёнам его Суйре и Рагелии. Яви нам, Суйра, лик свой солнечный, всякий час жизни освещающий…
Талиан шептал слова молитвы в гордом одиночестве: тан Анлетти отложил кусок лепёшки, повременив с едой, но ни разу не ударил себя в грудь, не произнёс «Истинно так». Такое поведение настораживало, а ещё больше — взгляд, пустой и потерянный, который словно соскальзывал с лица и тем не менее ощущался на нём весьма отчётливо.
Закончив молитву, Талиан посмотрел на тана Анлетти и увиденное ему не понравилось.
Сначала поза — не слишком удобная и скованная. Потом — прерывистое дыхание и неподвижность. Тан Анлетти словно угодил в море, не умея плавать: мышцы свело судорогой и тело, не добитое страхом, одеревенело от боли.
Талиан молча залез в висящий на поясе мешок, вытащил оттуда крупный синий топаз и положил на стол.
— Избавьте меня от вашей жалости, — выдохнул в ответ тан Анлетти и поднял к нему глаза, которые из-за расширившихся зрачков превратились в непроглядную чёрную бездну.
В груди неприятно кольнуло. Он уже видел такие глаза — и не раз!
Талиан хотел бы избавиться от воспоминаний, но невозможно перечеркнуть годы собственной жизни. Они выросли с Демионом вместе, а тот после падения с лошади стал совсем диким. Его оскорбляла чужая жалость. Она оскорбляла его настолько, что он отвергал всё — и искреннее сочувствие, и помощь. И ладно бы просто отвергал, а не поливал в ответ ядом.
— Не так давно я сам был на вашем месте, — произнёс Талиан отстранённо. — Не настаиваю, но… отвергать помощь друга глупо. А сейчас… хм... сейчас я пришёл к вам как друг.
— Оставьте нас.
Поклонившись, слуги исчезли из палатки. Тан Анлетти задумчиво повертел в пальцах топаз, а затем сжал его в кулаке, вбирая золотистое сияние.
Когда из ладони высыпался сизый пепел, мужчина практически пришёл в норму. По крайней мере, глаза вернули себе лучистый жёлто-зелёный цвет и кожа на лице перестала казаться мелово-бледной.
— Приятного аппетита, — сказал Талиан и потянулся к нарезанной ломтиками ветчине.
— Зачем вы пришли?
Рука замерла в воздухе, будто замёрзла от слов, брошенных небрежно и зло. Талиану пришлось приложить усилия, чтобы дотянуться до ветчины, положить её на хлеб и откусить как ни в чём не бывало.
— Я… — с губ сорвался тяжёлый вздох. — Я пришёл, чтобы узнать вас как человека. Одному вашему высокому титулу я, увы, не доверяю.
— А моим словам, стало быть, поверите?
Отличный вопрос!
Талиан задавал его себе не один раз, но так и не определился с ответом.
— Я понимаю, вы злитесь. Утром я вёл себя недостойно.
— Недостойно? Какое нежное слово для рукоприкладства и блуда.
Раздался неприятный звук — и Талиан с удивлением обнаружил, что это скрипят его зубы. Ироничный тон, который тан Анлетти выбрал для беседы, бесил невероятно! Так бы и кинуться с кулаками…
Но он пришёл сюда не за этим.
— Я оставил личные обиды за порогом, — произнёс Талиан чуть погодя. — Может, и вашим следует выйти?
Тан Анлетти чуть улыбнулся.
— Я непременно подумаю над вашим предложением, а сейчас предлагаю поесть.
Дальше они жевали молча. Повар на удивление расстарался — к бобовой каше шли румяные, зажаристые лепёшки, сало, сыр, ветчина, капуста, сбрызнутая уксусом, и даже томлёные груши, — но в обществе тана Анлетти всё казалось пресным.