Талиан глотал целые куски, не разбирая вкуса, и запивал разбавленным вином — будто его три дня до этого не кормили!
В то время как тан Анлетти отточенными движениями полосовал ножом сыр. Талиан смотрел, как он по одному отправляет кубики себе в рот, и невольно сравнивал с Фарианом. Но в исполнении Тёмного тана такая манера не казалась уже ни женственной, ни изящной: тот скорее походил на дикого тигра в его хищной грациозности, чем на девушку.
— Вы всегда так неаккуратно едите или для меня стараетесь? — вопрос тана Анлетти застал его врасплох.
Талиан стряхнул с груди хлебные крошки и старательно заработал челюстями, чтобы скорее прожевать хрустящую на зубах капусту.
— Здесь военный лагерь, а не дворец, — пробормотал он, жуя. — И я всегда так ем.
— Звучит так же удручающе, как и выглядит.
— В чём дело? — спросил Талиан, откладывая столовые приборы. — Вы же не из-за этого злитесь?
Тан Анлетти бросил вилку с ножом на стол, вытер губы салфеткой и посмотрел на него в упор.
— Вы себя утром видели?
— Признаю, я вёл себя ужасно. Вины своей не отрицаю и ещё раз скажу: в будущем подобного не повторится. Однако… — Талиан скрестил руки на груди и опустил подбородок, нахмурившись. — Я не считаю, что вы вправе читать мне нотации. Сами тана Майрахеса прирезали, как поросёнка на бойне.
— Это другое.
Отвернувшись, Талиан фыркнул. Конечно, там другое! А какого ответа он ждал?..
— Вы столько всего не знаете и не понимаете в жизни, что даже не смешно.
— Ну так разъясните! Или… — Талиан прищурился, — вы выше любых объяснений?
Тан Анлетти сцепил руки перед собой, поставил локти на стол и безразличным тоном спросил:
— Я хотел бы кое-что уточнить. Тан Майрахес сам вызвался решить дело смертельным поединком или это предложение исходило от кого-то другого?
— Сам.
— Догадываетесь, почему? — Но прежде чем Талиан успел вставить хоть полслова, тан Анлетти продолжил: — Потому что Нураида не проиграла ни одного поединка. Её вызывали и вдвоём, и втроём. Но все, кто вызывал, все мертвы.
Талиан недоверчиво выгнул бровь.
— Не похоже, чтобы той девушке было больше восемнадцати…
— Не обманывайтесь внешностью. Ей двадцать шесть, и она — одна из слуг Шалитша*. — Тан Анлетти выдержал паузу, давая ему время осмыслить сказанное, и только потом спросил: — Вы же видели поединок. Насколько оценили её как мечника?
— Ну… — Талиан задумался. — Как мечника, наверное, высоко, но она же девушка… женщина. Силы не те, выносливости меньше, чем у мужчины. Думаю, я бы её превзошёл. Пришлось бы попотеть, но не проиграл бы точно.
— Лучшие учителя Морнийской империи тренировали вас на протяжении многих лет — и то, вы сомневаетесь, превзошли бы её в честном поединке или нет, — голос тана Анлетти стал жёстким. — А тан Майрахес не сомневался. Он знал, что Нураида прирежет за него кого угодно, поэтому и ничего не боялся. Угробил мой план, лишил войско поддержки кюльхеймской армии. Так подгадил напоследок!
Тан Анлетти медленно выдохнул, возвращая себе спокойствие.
Ругать мёртвых делом было самым неблагодарным, но Талиана поразило другое:
— Выходит… Поединок с самого начала не был честным?
— У правителей не бывает честных поединков. Неужели до сих пор этого не поняли?
Вопрос ответа не требовал — и Талиан промолчал, затолкав вспыхнувшую обиду как можно глубже.
— Нураида появилась в Фроанхеле сравнительно недавно. Когда я приезжал, чтобы торжественно открыть статую Рагелии Кюльхеймской, она числилась в личной охране тана Иналона. У меня со слугами Шалитша есть негласное соглашение: пока они не вмешиваются в политику и не действуют во вред интересам империи, я их не трогаю. Я заметил её, оценил, но позволил шпионить и дальше.
— И как вы её заметили?
— Она была абсолютно пустая внутри. Не человек, а бездонный колодец с затхлым запахом сырости и плесени. — Тан Анлетти погрузился в воспоминания и, увлёкшись ими, стал рассказывать дальше. — Я несколько раз пробовал разбудить в ней ту личность, которую она предпочла похоронить заживо, но безрезультатно. Душевное тепло, радость, улыбка — они появлялись, чтобы бесследно исчезнуть. Я мог сделать Нураиду счастливой на час и даже на день, но потом всё становилось ещё хуже, чем было…
Тан Анлетти говорил — и преображался на глазах. Отчуждённость и угрюмая мрачность, с которыми Талиан столкнулся при встрече, обидная язвительность и заносчивое высокомерие взрослого — всё уступило место яркому, выразительному рассказчику, который умело держал публику в напряжении, каждым новым словом погружая в чужую историю всё глубже.