Не удержавшись, Талиан зевнул — и чуть не подавился этим зевком, когда оказался внутри.
Тан Тувалор лежал на небольшом возвышении — глаза закрыты, ладони сложены на животе треугольником, — а сота Колбин сидел у его ног и ревел навзрыд, размазывая по лицу пузырящиеся сопли.
Толстяк настолько был поглощён горем, что не заметил, как они вошли. Талиан не понимал, наверное, ещё несколько минут искренне не понимал, почему тот ревёт, пока не зацепился взглядом за амулет на удачу, собранный из куриной лапы и перьев — такой был у каждого второго солдата.
Можно было смеяться над суевериями простого люда, таскавшего с собой всякий хлам, сколько угодно, но одно Талиан знал твёрдо. Отдать кому-то другому свою удачу воин мог лишь в двух случаях: когда умирал и в знак глубочайшего уважения.
Возвышение, на котором лежал тан Тувалор, было сложено целиком из солдатских амулетов: куриные лапы, крысиные тушки, подковы, монеты, бусины, кожаные шнурки, перья, кости, мешочки со снадобьями — здесь было всё.
— Не может быть! — воскликнул Талиан, отступая на шаг, и упёрся спиной во что-то твёрдое.
— Может. Он мёртв, — произнёс у него прямо над ухом тан Анлетти. — И вы должны это принять. Чем скорее, тем лучше.
— Нет… Талиан, это же… это же неправда!
Демион впился в него взглядом затравленного зверя, ища поддержки, но что Талиан мог ему сейчас сказать? Как обнадёжить? Утешить?
Никакие слова не вернули бы мертвеца к жизни.
Их наконец-то заметил сота Колбин, но вместо приветствия стащил с шеи бронзовый треугольник и подполз к Демиону на коленях.
— Тан Деми-и-он, сын Фелло-ора из рода С-серге-е-ейлов, сем-мнадцатый Светлый тан и вла… вла… властитель Сергаса… прим-м-ми м-мою клятву… — толстяк выжимал из себя слова древней клятвы каплю за каплей, перемежая их всхлипами и вздохами, и только теперь, вслушавшись в его дрожащий голос, Талиан наконец поверил: тан Тувалор умер. Умер бесповоротно и окончательно. Но, Величайшие, почему так не вовремя?! Война ведь только началась…
Устыдившись сквозившей в мыслях досады, Талиан вздохнул, опустил руку Демиону на плечо и несильно сжал пальцы — сейчас тот скорбел за них обоих. У него самого на скорбь не осталось никаких душевных сил. В груди вяло шевелилась злость, давила на плечи усталость — и, пожалуй, всё.
Остальные чувства молчали, словно вмёрзли в обжигающе холодный лёд.
Талиан подошёл ближе, опустился у готовы тана Тувалора на колени и вгляделся в сухое, исчерченное морщинами лицо, навеки прощаясь. Наставник выглядел, как никогда, умиротворённым. Наверное, уже пировал в небесных чертогах, сидя между Адризелем и Суйрой, овеянный славой героя. Встретил там погибших сыновей — Феллора, Лакинора, Маеджина и Йонка, — и их мать танью Ладеру, и всех, кого любил и кого потерял за свою долгую жизнь.
Нагнувшись, Талиан поцеловал холодную руку.
— Покойтесь с миром.
— Если попрощались, идёмте, — глухо произнёс тан Анлетти, и Талиан понял: ничто ещё не закончилось.
— Ещё я! Я не попрощался…
Демион, точнее — уже тан Демион, склонился над покойником. Он несколько раз открывал рот, но так ничего не смог произнести. Наконец беззвучно прошептал: «Спасибо» — и поцеловал тану Тувалору руку.
Тан Анлетти открыл полог, и они по очереди вышли наружу. Светало. У горизонта ширилась алая полоса. Рассветные лучи уже окрасили половину неба в красно-фиолетовый цвет, но звёзды ещё не исчезли, не скрылись из вида, сверкая россыпью драгоценных камней.
Талиан не понимал себя. Привычный мир рушился на глазах, а он ещё дышал, ещё мог прочувствовать красоту ускользающих мгновений. Или… перед лицом неизбежной смерти жизнь сияет и ярче, и острей?
В соседней палатке их встретили пять хмурых лиц.
Сений Севур с окровавленной повязкой на полголовы сидел на деревянном чурбане, качая перевязанную руку. Он так грозно катал желваки на обветренных скулах и сверкал глазами из-под бровей-гусениц, будто ещё шаг, одно неосторожное движение — и вся накопленная ярость в мгновение обрушится на обидчика.
Сений Келсин, стоявший за ним, выглядел смертельно измученным и печальным. Его глаза блестели в свете свечей непролитыми слезами. Зато сений Брыгень не в пример остальным был бодр и по-злому весел. Он что-то оживлённо шептал на ухо сению Потитуру, заставляя того вымучено улыбаться.
В стороне от всех, у самого входа, стоял тан Кериан. Если бы он не заговорил первым, Талиан бы его и не заметил:
— Все обозы встали по местам, в три круга обороны. Я отпустил людей спать.