Николай прикинул на глаз тоннаж корабля: шестьсот, не больше. Посмотрел
вооружение: одна зенитная пушка, две двадцатимиллиметровых, спаренный
пулемет и бомбосбрасыватели.
"Досадно, что такую щуку придется выпустить в море -- подумал он,
спускаясь вместе с Рябошапченко в машинное отделение.
Бригада Михаила Берещука встретила их появление настороженным
молчанием. К работе еще не приступили, один покуривал, другой суконкой
шлифовал зажигалку, третий читал, двое завтракали.
Гефт поздоровался с бригадой и приступил к осмотру. Придирчиво,
педантично он исследовал все части двигателя, от центровки до топливных
насосов высокого давления. По тому, как он это делал, рабочие поняли, что
перед ними не механик Сакотта, а инженер, отлично знающий свое дело.
Изредка Гефт задавал скупые вопросы бригадиру.
"Разумеется, значительная часть монтажа выполнена,-- пришел он к
заключению. -- Но как выполнена?! За такую работу в прежнее время я бы с
треском снял бригадира!"
Николай Гефт помнил бригадира по первому знакомству с заводом в
студенческие годы. Уже тогда Берещук был одним из лучших специалистов по
судовым двигателям, он вырос здесь, в этом цехе, сложился в мастера, тонкого
знатока корабельного сердца.
"Что же это? Нарочитая небрежность? -- думал Гефт. -- Если бы я мог
запросто сказать Берещуку: так, мол, и так, дорогой человек, нужно,
понимаешь, мне нужно, чтобы двигатель работал! Но ведь не скажешь!.. Надо
становиться к машине самому и шаг за шагом преодолевать сопротивление. Каким
же я буду подлецом в глазах этих людей!" -- но вслух, вытирая руки ветошью,
он сказал:
-- У меня такое впечатление, что осталось сделать не так уж много:
закончить центровку, ликвидировать пропуски во фланцах маслопровода,
опрессовать, отрегулировать топливные насосы, форсунки и наладить пусковую
систему. На всю эту работу нам дано три дня. Руководство я беру на себя.
-- Три дня!? -- ахнул Берещук.
-- Да, Михаил Степанович, три дня. Я сделаю точные замеры клиньев, а
вы, шеф, -- обратился он к Рябошапченко, -- лично проследите за тем, чтобы в
цехе снимали прострожку с самым минимальным допуском. Пойдемте, Иван
Александрович, наверх поговорим...
Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку.
Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно
услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах:
-- Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец! -- голос был густой,
басовитый.
Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича:
-- Серьезные ребята у Михаила Степановича!
-- Это не со зла... -- забеспокоился Рябошапченко.-- Конечно, голодно,
жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки -- и на рынок... Тут ничего не
сделаешь... А работают они добросовестно...
О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в
наличии у рабочих совести.
Прошло два трудных, напряженных дня.
Николай вкладывал в установку двигателя всю свою силу, все знания
человека, истосковавшегося по настоящему делу. Он сам руководил центровкой
двигателя, проверил зазоры между стрелами на фланцах валов коленчатого и
гребного. Строго рассчитывал клинья и следил за тем, как их пришабривали,
подгоняя на месте. Он сам отрегулировал пусковую систему и перебрал
редукционный клапан. Наблюдал за опрессовкой топливных насосов и форсунок. И
если бы не окружающая его атмосфера неприязни и недоверия, Николай от этой
работы получил бы искреннее удовлетворение, но он знал, на что идет, и был
готов ко всему.
К концу третьего дня они опробовали двигатель в работе, тщательно
отрегулировали нагрузку по цилиндрам, проверили все навесные агрегаты.
Машину можно было предъявить к сдаче на ходовых испытаниях.
Завтра, двадцать пятого июня, точно в срок, назначенный Загнером,
сторожевик отдаст швартовые и выйдет в море.
Между строк
В полной темноте на ощупь Николай открыл дверь, пошарил по столу
руками, нашел лампу и зажег. С тех пор как бомбили Плоешти, на
электростанции не хватало горючего.
В комнате было тихо, но в ушах еще плыл звонкий гул двигателя. Ходовые
испытания затянулись. Неожиданно на корабль прибыл адмирал Цииб в
сопровождении майора Загнера. Ходили в порт Сулин и вернулись в Одессу
поздно вечером.
Николай достал из-под подушки кофейник, завернутый в газету. Кофе был
чуть теплый. Налил кружку и почти залпом выпил.
Перед ним лежала клеенчатая тетрадь конспекта по богословию, он
перевернул обложку и прочел.
"Беседа первая. Голос церкви -- голос божий".
Из бокового кармана он извлек великолепную авторучку, полученную
сегодня на ходовых испытаниях в подарок от эсэсовца Загнера, снял колпачок и
написал на первой странице:
"Кто ищет истину -- найдет ее в светлой православной
церкви. Николай Гефт. Одесса, 25 июня 43 г.".
Затем, отложив авторучку, он открыл флакон с желто-вато-бурой
жидкостью, обмакнул перо, прочел первые строки конспекта: "Святой Киприан
говорит, бог устроил церковь, чтобы она была хранительницей откровенных
истин..."-- и между строк написал:
"Удалось не только легализоваться, но и проникнуть в военно-морскую
часть гитлеровцев. Собрана значительная информация. Но данный мне на связь
Яков Вагин выбыл с нашим транспортом в дни эвакуации. Остается последняя
надежда -- рация Саши Красноперова. В случае крайней необходимости мне было
дано разрешение на связь с Красноперовым. Думаю, что такая необходимость
наступила. Если же не удастся передать информацию по рации "молодоженов",
придется переправить ее через линию фронта со специально посланным
человеком. С этого дня я буду заносить в эту клеенчатую тетрадь всю
собранную информацию:
Раздел первый: "Структура германских военно-морских сил..."
Было около четырех часов утра, за окном уже брезжил рассвет, а Николай
все еще писал отчет:
"Петелин -- сознательный враг. Это не приспособление к обстоятельствам.
Он как бы нашел себя в атмосфере злобной антисоветчины. Ярче всего об этом
свидетельствует его выступление на банкете в честь "освобождения Одессы от
большевиков".
"Только теперь русская интеллигенция вздохнула свободно,-- говорил
Петелин. -- Только сейчас мы чувствуем счастье свободы и за это благодарим
наших спасителей Румынию и Германию!"
Отложив перо, Николай заметил, что наступило утро. Он поднес близко к
окну клеенчатую тетрадь, проверил ее страницы при дневном свете -- доклада,
написанного между строк конспекта по богословию, не было, он словно и не был
никогда написан.
Отодвинув кровать, Николай спрятал за плинтус раствор желтой кровяной
соли. Разделся, лег и тут же уснул.
Перчатка поднята
На утренней "говорильне" у баурата отсутствовал шеф завода Купфер, его
заменяли инженеры Сакотта и Петелин, но майор Загнер к ним и не обращался.
Безоговорочно доверяя Гефту, все заказы стройуправления баурат направлял на
завод через него.
-- Завтра с утра в заводской ковш придут сторожевые катера "Д-9",
"Д-10" и военный буксир "Ваграин". Заказ на переливку рамозых и мотылевых
подшипников. Срок исполнения -- десять дней. Инженер Гефт, напишите
заявление на выдачу вам под отчет трех тысяч марок на баббит и бронзу, --
распорядился Загнер.
Гефт здесь же на листке из блокнота написал заявление, и баурат наложил