Мурашки бегали по спине… Ноги подкашивались от этого крика.
Что делать?..
Нас горсточка, а гитлеровцев целый отряд. Давать им бой было бессмысленно, последовал бы неминуемый разгром группы. Оставить им Зину на растерзание тоже нельзя было.
А Зина плакала, кричала:
«Вовка-минер! Ты чего медлишь? Ты же клялся в любви!.. Немцы близко… Стреляй же! Стреляйте меня, голубчики, братики!»
Яростный лай собак становился слышнее, и командир группы отдал приказ взорвать сосну…
И вот лучший наш подрывник Вовка-минер трясущимися руками закрепил взрывчатку у сосны… Сверху донеслись слова Зины: «Прощайте, това…»
Раздался взрыв, и сосна рухнула в пропасть. Мы стояли молча, сняв шапки, а слезы бежали и бежали по нашим щекам. Затуманенными глазами каждый, не отрываясь, смотрел туда, куда только что упала старая сосна с радисткой.
Командир Саша Ткаченко, «железный Сашко», как его называли товарищи, тыльной стороной ладони вытер скупую мужскую слезу и сумрачно сказал: «Вечная слава тебе, героический наш человек!»
Затем, надев шапку и подтянув автомат, Сашко скомандовал: «За работу, хлопцы! Пошли!»
Через два дня взлетел на воздух мост в тот момент, когда по нему проходил эшелон с фашистской живой силой и техникой. Это был первый наш ответ за смерть боевого товарища.
И снова команда «железного Сашко»: «За дело, хлопцы! Пошли!»
НА СТЕПНОЙ СТАНЦИИ
В. Щипков
Никогда не думал я, что всю жизнь посвящу работе в органах государственной безопасности. После окончания железнодорожного техникума меня призвали на действительную военную службу. Попал в авиацию. Начал учиться в Энгельской школе военных летчиков. Не закончив ее, по комсомольской путевке пришел на работу в органы НКВД. Довелось мне работать и на тихой степной станции Верхний Баскунчак.
Начальником оперпункта транспортного отдела НКВД на этой станции был Владимир Акифьев. Он на четыре года старше меня. До органов НКВД работал в управлении Рязано-Уральской железной дороги старшим экономистом по труду и заработной плате. В конце 1938 года комсомол направил его в органы государственной безопасности.
На станции Верхний Баскунчак мы и познакомились. Долгие годы работали вместе…
И в наши тихие края пришла война. Она была совсем рядом, на противоположном берегу Волги…
В начале августа 1942 года, во время моего дежурства по районному отделу НКВД, раздался телефонный звонок:
— НКВД? Алло, это НКВД?
— Да-да! Вам кого? — спрашиваю я.
— Начальника.
— У телефона оперативный уполномоченный сержант государственной безопасности Щипков.
Слышу взволнованный голос:
— Товарищ Щипков, говорит директор совхоза-104. Срочное дело… На полях совхоза приземлился парашютист. Не знаю чей. Может, наш, а возможно, немец. Приезжайте!
— Встречайте у конторы. Выезжаем…
Доложил Акифьеву. И через несколько минут после этого короткого телефонного разговора красная «пожарка» мчалась по дороге в совхоз.
Ехали молча. Одни и те же мысли беспокоили и Акифьева и меня: если наш человек, то зачем ему спускаться на парашюте? Вот если самолет потерпел аварию — тогда, конечно, другое дело, парашют необходим… А если немец? Враг?.. Фашисты-то уже к Волге рвутся. Ни у Акифьева, ни у меня, в общем-то, почти никакого опыта. Ни разу еще не видели живого шпиона или диверсанта. Тут и задумаешься…
Через станцию часто проходили переполненные составы, главным образом с эвакуированными. Вот и недавно, в конце июля, пришло сразу несколько составов.
Лето в Заволжье было щедрым. Война и все ее беды еще не докатились сюда в полной мере. Мясо, масло, молоко, хлеб, арбузы… Голодным не будешь. И тишина стоит.
Многие из эвакуированных решили остаться в этих местах. На станции в ожидании транспорта, чтобы добраться до колхозных и совхозных усадеб, скопилось большое количество беженцев со своим домашним скарбом.
Все пространство вокруг станции к ночи превращалось в большую постель. Мерцали звезды. Из степи доносились запахи скошенной пшеницы и полынка.
И вдруг, едва люди заснули, — фашистские стервятники! Они стали утюжить станцию, лагерь беженцев. Поднялась паника, степь огласилась криком и стонами… Этого не забыть… Что, если кто-то сообщил врагу о скоплении людей?..
Едва машина остановилась у конторы совхоза, как подбежал директор.
— Вон где опустился! — Он показал рукой в степь, над которой сквозь облака пробивались лучи солнца.
— Что там? — поинтересовался Акифьев.
— Наш чабан живет. Казах. У него парашютист и приютился. Говорит, до вечера. И будто тоже казах.
— А как же вы узнали? — спросил я.
— Чабан послал ко мне паренька.
«Пожарка» помчалась в степь, оставляя за собой черный шлейф пыли.
О конспирации нечего было думать. Все как на ладони: хоть на машине, хоть верхом — все равно видать. Степь ровная, как стол. Поэтому оставалось только спешить. И шофер «газовал»!
Показалась юрта. Машина подрулила к ней. Навстречу вышел пожилой казах. Гостей встретил шуткой:
— Ничего не горит, а тут пожарники… Степь только горит немножко. Такой жара!
— Да, жарко, — согласился Акифьев и тихо спросил: — Где?
Чабан жестом руки показал на овчарню.
— Там! Спит парашют. А может, не спит — просто так лежит. Кто его знает.
В тени у овчарни лежал на животе мужчина в простой, как у чабана, одежде.
Мы осторожно приблизились к нему. Акифьев встал у головы, я — у ног. Кончиком ботинка дотронулся до ноги незнакомца. Тот резко повернулся и сел, прищурив и без того узкие глаза от солнечного света, ударившего ему в скуластое лицо. Двое простоватых парней в штатском не испугали его.
— Чего надо? — тоном человека, не вовремя разбуженного, спросил он.
Вместо ответа Акифьев скомандовал:
— Руки вверх! — и навел пистолет.
— Вы что, ребята? С ума, что ли, спятили от жары?
Говорил он почти без акцента, четко. Интеллигентное лицо. На вид лет сорок — сорок пять.
— Руки вверх! — повторил я.
Незнакомец, видя, что с ним не шутят, медленно поднял руки.
— Вы за кого меня принимаете? Ошиблись, ребята.
— Ошиблись — извинимся. Время военное, — ответил Акифьев и, обращаясь ко мне, сказал: — Вася, посмотри, что у него там в карманах.
Я провел рукой по карманам. Вынул документы.
— Опустите руки. Но… ни-ни! — предупредил Акифьев и спросил: — Фамилия?
— Наранов.
— Имя?
— Шараб.
Во время краткого опроса Наранов довольно бойкот рассказал, что работал чабаном в Новоузенском районе Саратовской области, недавно поссорился с управляющим отделения и в поисках работы приехал сюда. Помогает чабану пасти овец.
— Зачем неправду говоришь! — воскликнул чабан, приблизившись к Наранову. — Нехорошо неправду говорить. Ты оттуда пришел! — Он показал пальцем вверх. — Зачем пришел — вот и скажи начальникам.
Наранов метнул в сторону чабана недобрый взгляд и опустил голову.
— А что у тебя там? — спросил Акифьев, показывая на мешок, торчавший из соломы.
— Шамовка, белье… — ответил Наранов и подтянул мешок к себе.
— Дай-ка сюда! — Я направился к Наранову, но Акифьев уже выдернул мешок.
В мешке оказалась не только «шамовка», но и карта местности, парабеллум, немецкая портативная радиостанция и взрывчатка…
Допрос продолжался в помещении оперпункта. Наранов дал о себе иные сведения. До войны работал журналистом в Элисте. Был мобилизован в армию. Воевал недолго.
Когда оказался в плену, ему предложили учиться в специальной школе. Согласился. Прошел полный курс. Выброшен для выполнения специального задания — диверсии на станции Верхний Баскунчак.
Станция — в степи. Вокруг ни одного промышленного или военного объекта. Какие могут быть диверсии?
Чтобы понять причину особого интереса немецкого командования к ней, надо вспомнить обстановку лета 1942 года.