Каков шанс того, что Совет сообразил, в каком цейтноте он оказался, и не стал ничего предпринимать, что эта виртпанель так и останется чёрной, сколько не сверли её глазами? Что, если уже ничего нельзя сделать, и у этих ещё живых воинов на поверхности бесконечной далёкой безымянной планеты уже нет шансов, и им просто оставили возможность до последнего думать, что судьба — в их руках?
Нет, так нельзя. Это бесчеловечно.
А что человечно?
Швырнуть в сторону уже завязшего в боях Легиона инфопакет, так, мол, и так, мы делаем всё, что в наших силах, но помочь вам в данный момент не представляется возможным, потому что мы и сами не знаем, чего вам ждать, и мы не уверены даже в том, верны ли наши вводные данные, что наша слежка за вами несовершенна, что мы вам не слишком доверяем, Капитан Ковальский, держали бы вас на коротком поводке, и возможно, ваши люди бы сейчас не гибли.
А может, Совет так и поступил? Признался во всём, после чего «Небесный гость» в своих сумрачных глубинах стиснул зубы и продолжил действовать по старому плану, ведь решил же он однажды, что это единственный путь?
Кенстридж со злостью стукнул раз и второй по собственной раскрытой ладони, да только боль в запястье не помогала.
Это был замкнутый круг, из которого не выбраться. Что он знает о Первом? Что он знает о Совете? Что он знает о Ковальском, кроме тех крох, что они ему доверили.
Знаток душ Кандидатов, гроза подчинённых, трижды дед инвестигейтор Кенстридж.
Ничего-то ты не знаешь. Твой удел — вот эта чёрная виртпанель.
Оставалось молиться, чтобы Капитанский Манипул «Катрад» всё-таки сумел довести свой самоубийственный план до конца.
Только чёрные небеса «Инестрава-шестого» были глухи к подобным мольбам, там не было ничего, чему можно было бы молиться. Живые боги человечества обретались внутри силовой скорлупы титанической космобазы. И они сделают, что могут. История покажет — уже показывала миллионы раз до того — как много и как одновременно мало они могут.
Между тем драма, скрывающаяся за схемами и визуализациями, продолжала разворачиваться перед Кенстриджем во всей своей неприглядной красе.
Ударный клин Легиона сначала ринулся в обнаружившийся просвет вражеского строя, ломая чужое построение, на полном ходу, на немыслимой для тяжёлых штурмовиков скорости, не давая противнику опомниться, собрать силы для контратаки. Но без прикрытия отстающих флангов центр с каждым пройденным километром подвергается всё большей опасности отсечения и блокирования над территорией вражеских промзон.
Рискнёт Ковальский или нет?
Кенстридж не был великим военным стратегом, но он недаром столько лет по крохам изучал психологию «Небесного гостя». Он видел, как колеблется Капитанский Манипул, разрываясь между такой близкой, такой ускользающей с каждым мгновением победой и необходимостью удерживать своих людей от рискованных манёвров. У Легиона не было сейчас за спиной так необходимой ему поддержки с поверхности, не было мобильной бронепехоты, лёгких истребителей прикрытия и зенитной артиллерии. От орбитальной группировки же при такой плотности контакта и вовсе не было никакого толка. А значит, нужно во что бы то ни стало держать линию фронта, тормозя прорыв, подставляя под огонь столкнувшиеся с яростным сопротивлением фланги, теряя людей.
На войне всегда гибнут люди, разница лишь в том, становились ли они при этом бессмысленными жертвами чужих ошибок, до последнего сражаясь на стороне собственного понимания своего высшего предназначения, сознавая, что их смерть не была напрасной.
Кенстридж наблюдал на эрвэ-экране огненную дугу мучительно выгибающейся виртуальной линии фронта, сверлил взглядом опасные участки и с облегчением переключался на другие, когда опасность прорыва миновала.
Сколько невероятной силы воли было вложено в этот бросок, сколько сложнейшего стратегического расчёта и тактического таланта, а ведь те двое, что управляли сейчас этой слаженной боевой машиной, не сидели сейчас, как Кенстридж, в прохладе бункера, они были там, со своими людьми, в самом пекле, под огнём. И потому могли решать, насколько оправдан риск.
Десант всегда так воевал. Никаких автономных телеуправляемых систем, никаких церебров, только люди. И дело тут было не в потенциальной опасности взлома контрольных кодов, хотя механоиды были горазды на такие методы ведения войны, дело было в самом принципе.
Человечество с самого Века Вне так воевало.
Солдат и его война. Один на один. Неважно, что враг бесчувственен и безмолвен. Неважно, что он, вообще говоря, неживой. Иначе всё бессмысленно, подвиг превращается в своё механическое подобие. За которым — неминуемое поражение и всё равно смерть. Только уже не только твоя лично.
И потому Ковальский не мог бездумно бросать в бой отряд за отрядом, как это делал его противник, ему нужно было беречь тот единственный ресурс, который не восполнят никакие транспорты из метрополии. Людей.
И потому в итоге он сдался.
Решение было принято, это Кенстридж понял мгновенно. Немного дольше сменным манипулам разрешили задержаться в тылу на отдых, чуть замедлилось продвижение вперёд, едва начал сокращаться по краям фронт, ударные Отряды уже не так яростно бросались в любые открывшиеся просветы в обороне врага.
Что ты делаешь, Ковальский, на что надеешься?
Даже если Совет тебе так ничего и не сообщил, у тебя есть твой «Небесный гость», спроси его, спроси себя, чего ждёт Легион уже вряд ли на новой Базе, а скорее на полпути назад из-под угрозы окружения.
Но нет. Не может он никого спросить.
Обессиленный Кенстридж снова убрался в угол к своему креслу и забытому калебасу мате.
Если он был прав в своих построениях, то конец уже приближается.
Что бы ни ждало Легион в дальнейшем, это будет уже не война, а гонка наперегонки со смертью. Иначе зачем несколько часов назад Ковальский так яростно тянулся своей армированной перчаткой к горлу врага? Зачем весь этот безумный риск и невероятное же военное мастерство?
Всё теперь бесполезно. Легион поворачивал домой.
Нет, конечно, допусти прямо сейчас чужеродный разум заметный просчёт, ему не дадут шанса его отыграть назад, здесь воевали величайшие мастера своего разрушительного, но одновременно спасительного ремесла.
Но враг ошибок не совершал.
Да, он тоже до предела измотан, если это слово применимо к толком не исследованной квазиживой плоти механоидов, он сжёг в пламени орудий Легиона большую часть своих сил, и на восстановление ему понадобятся годы, как будто они у него остались в запасе. Но то, что осталось, продолжало быть серьёзной угрозой для изношенного, истратившего спецсредства и забравшегося слишком далеко от дома Легиона.
Путь домой на взгляд отсюда, из бесконечного далёка пятидесяти двух минут, был ничуть не более безопасным, чем продолжение атаки. Но всё-таки Ковальский принял решение отступать.
Кенстридж устало потёр глаза. Если он устал, стоя тут и глядя на симуляцию, то как устали десантники там?
А потому стой и смотри. Это твоё решение, возможно, оказалось слишком запоздалым. Это оно, возможно, завершит сегодня дело кодового имени «Небесный гость». Это оно, возможно, стоило жизни целому Легиону.
Который сейчас неторопливо, подобно левиафану, принялся подбирать растянувшиеся в пространстве щупальца Секторов и отдельных Отрядов, и постепенно начинал обратный ход.
В тот момент, когда орбитальная группировка начала прощальный салют, расчищая Легиону путь к отступлению, Кенстридж почувствовал, с какой силой колотится его сердце. Чёрная виртпанель сменилась сверкающим символом ожидания. Слепленная из двух протуберанцев двояко изогнутая буква S могла нести что угодно, спасение или смерть. Но она означала одно — Совет нашёл разгадку. Мучительное ожидание окончилось.
Но лучше бы оно продолжалось дальше.
В висках всё бил и бил кувалдой о металл набат сердцебиения. Разгадка не была концом, она была только началом. У Кандидата Ковальского в деле мелькнула очередная пометка. Он снова подтверждал неслучайный выбор его кодового имени. Возможно, последний раз в жизни.