«Будем делать по-новому,» — твердо сказал он. «Елена, приготовь специальный раствор. Тот самый.»
Она поняла без слов. Достала из походной аптечки заветный пузырек — последний из отцовских запасов. Особый состав для обработки ожогов — старинный рецепт, передававшийся в семье Вишневских из поколения в поколение.
«Уверен?» — Зорин внимательно посмотрел на него. «Уверен, Михаил Петрович. Это единственный шанс.»
И снова — напряженная работа. Минута за минутой, шов за швом. Елена не отходила ни на шаг, предугадывая каждое движение, каждую потребность. «Сестричка…» — вдруг позвал танкист. «Спойте… пожалуйста.»
И она запела — тихо, почти шепотом: «Темная ночь, только пули свистят по степи.»
Её голос, чистый и светлый, словно наполнил операционную особым светом. Майор Зорин на секунду замер, вслушиваясь. А Сергей… Сергей вдруг понял, что влюблен. Окончательно и бесповоротно.
«Темная ночь разделяет, любимая, нас» — голос Елены дрожал от напряжения, но не прерывался.
И вдруг из коридора, где ждали своей очереди раненые, послышалось: «И в темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь.»
Голоса крепли, сливались, поднимались над болью и страхом. Пели все — и легкораненые, и медсестры, и санитары. Песня плыла над операционной, словно защитный купол.
В углу операционной мелькнула тень — высокая, с косой. Но встретившись с горящим взглядом Елены, отступила, растворилась в полумраке.
«Не твой день сегодня, костлявая,» — прошептала Мария Петровна, крестясь. «Не твой!» «Пульс выравнивается,» — доложила Зина. «Давление стабилизируется!»
Майор Зорин распрямился, вытирая пот со лба: «Молодец, Сергей. Отцовская школа.»
А танкист уже спал — спокойно, без стонов. Только губы чуть шевелились в такт затихающей песне.
«Знаешь,» — сказал потом Зорин, когда они вышли из операционной, — «я за всю войну такого не видел. Чтобы песней смерть прогнать.»
«Это не песня,» — тихо ответил Сергей, глядя на Елену, хлопотавшую у постели раненого. «Это любовь. Она сильнее смерти.»
«Да,» — майор положил руку ему на плечо. «Ты прав, сынок. Любовь и вера — вот наше главное оружие. Остальное приложится.»
А за окном занималсярассвет. Новый день. Новые бои. Новые испытания.
Но они знали — теперь точно знали: пока звучат песни, пока бьются любящие сердца, пока есть вера в жизнь — смерть отступит.
Потому что любовь сильнее войны. Сильнее страха. Сильнее смерти.
И где-то в небесах, наверное, улыбался старый военврач Вишневский, глядя на сына. Его мальчик вырос. Стал настоящим доктором. Настоящим человеком.
А Елена… Елена просто была рядом. Как ангел-хранитель. Как любовь. Как сама жизнь.
История 4
Письма
«Полевая почта!» — этот крик всегда вызывал особое волнение в медсанбате. Все, кто мог, собирались у штабной землянки, ждали заветных треугольников.
Елена держала в руках сразу два письма. Одно — от мамы из эвакуации, второе? Второе она сразу узнала по почерку — от Сергея. Хотя они работали бок о бок, но некоторые вещи легче доверить бумаге.
«Дорогая Леночка…» — строчки плясали перед глазами. «Пишу тебе, сидя в ночном дежурстве. Только что закончилась операция, все спят, а я думаю о тебе. О том, как ты появляешься в операционной — словно луч света. О том, как твои руки возвращают жизнь. О том, как ты поешь раненым.»
Их разделили всего на неделю — Сергея откомандировали в соседний полк, где погиб хирург. Семь дней. Сто шестьдесят восемь часов. Вечность.
«Милый мой,» — писала Елена ночью при свете коптилки. «Сегодня привезли тяжелых. Я все время ловила себя на мысли — как бы ты действовал? Что бы сказал? Майор Зорин хвалил меня, но я знаю — без тебя все не так. Даже воздух другой.»
А днем пришла похоронка в медсанбат — на молоденькую санитарку из второго взвода. И Елена впервые порадовалась, что Сергей не видит её слез.
«Родная моя,» — его почерк стал торопливым, будто боялся не успеть сказать главное. «Сегодня разбомбили медсанбат соседней дивизии. Я помогал разбирать завалы. И понял одно — не могу потерять тебя. Не имею права. Ты — мой свет, мой ангел, моя надежда.»
Она прижала письмо к груди. В памяти всплыл их последний разговор: «Я вернусь,» — он застегивал планшет. «Это ненадолго.»
«Обещаешь?»
«Клянусь. Только дождись.» «Буду ждать. Хоть вечность.»
«Мамочка, родная,» — писала Елена домой. «Не волнуйся за меня. Здесь, на фронте, я поняла главное — жизнь продолжается, пока мы верим в добро. Каждый спасенный боец, каждая перевязанная рана — это победа над войной. А еще… еще я встретила Его, мама. Того самого, единственного. Он врач, как папа. Такой же светлый, чистый, преданный делу.»