Машины тронулись в ночь. Сергей сидел рядом с ранеными, держа руку на пульсе самого тяжелого. В соседней машине была Елена. Почему-то от этого становилось спокойнее.
Так начиналась его война. Их война.
История 3
Письмо из дома
Почта догнала их медсанбат под Витебском. Треугольники писем — маленькие вестники мирной жизни — разлетелись по палаткам, как белые птицы надежды.
Сергей развернул листок, исписанный знакомым маминым почерком. Буквы прыгали перед глазами — три дня без сна давали о себе знать. Присел на ящик с бинтами, прикрыл глаза. Только сейчас понял, как устал.
«Сереженька, родной наш!
Пишу, а за окном дождь. Помнишь, как в детстве ты любил бегать по лужам? А папа всегда говорил — пусть бегает, зато крепче будет.»
Память услужливо подкинула картинку: летний ливень, мокрые босые ноги, смех и теплые мамины руки с полотенцем. Как давно это было. Словно в другой жизни.
«Папа теперь сутками в госпитале. Говорит, раненых все больше. Я помогаю, как могу — бинты стираю, белье готовлю. Все женщины нашего двора собираемся по вечерам — вяжем теплые вещи для фронта.»
Сергей машинально потрогал карман гимнастерки, где лежал отцовский крестик. Интересно, как там отец? Справляется ли с потоком раненых? Теперь-то он понимал, каково это.
«А помнишь Колю Зайцева, вашего однокурсника? Его матери похоронка пришла. Первая на нашей улице. Она кричала так страшно.»
Строчки расплылись перед глазами. Коля… Весельчак Колька, который мечтал стать детским врачом. Который на выпускном вечере говорил тост за будущее.
В палатку заглянула Елена. Увидела письмо, тихонько отступила — не хотела мешать. Но Сергей успел заметить, как дрогнули её губы. Наверное, тоже ждет весточки от брата.
«Мы с папой каждый вечер молимся за тебя. Папа достал твою детскую фотографию — помнишь, где ты с его стетоскопом? Говорит, знал всегда, что врачом будешь.»
Стетоскоп. Тот самый, старенький, с потертой трубкой. Сейчас он лежал в санитарной сумке — единственная связь с прошлой жизнью. Отец отдал его перед отъездом: «Береги. Он счастливый.»
За пологом палатки послышались голоса — привезли новых раненых. Сергей торопливо сложил письмо. Работа звала.
«Сынок, береги себя. Папа говорит — главное, руки беречь. А я говорю — сердце береги. Без сердца врач не врач.»
Мамины слова эхом отозвались в душе. Сердце… А ведь она права. За эти дни он понял — без сердца здесь нельзя. Каждый раненый — чей-то сын, брат, отец. За каждой перевязкой — судьба, за каждой операцией — жизнь.
Из конверта выпала фотография — та самая, о которой писала мама. Маленький Сережа с отцовским стетоскопом. Глаза горят, улыбка до ушей — будущий доктор! Сергей невольно усмехнулся: как же все изменилось. Тогда медицина казалась игрой, увлекательной и немного таинственной. Теперь всё иначе, по-взрослому!
Теперь она стала передовой, где каждый день — бой со смертью. Где победа измеряется спасенными жизнями, а поражение? О поражениях думать не хотелось.
Краем глаза заметил, как Елена перебирает медикаменты, готовясь к ночному дежурству. Интересно, какой она была до войны? О чем мечтала? Может, тоже, как и он, играла в детстве в больницу?
«Доктор, там боец в сознание пришел, просит пить.» — её голос вывел из задумчивости.
Он спрятал фотографию в нагрудный карман — поближе к сердцу. Туда же, где отцовский крестик. Два талисмана — один от прошлого, другой для будущего.
«Сердце береги.» — мамины слова вдруг обрели новый смысл. Не просто сострадание к раненым, не только врачебный долг. А что-то большее, глубинное, то, что заставляет замирать, когда видишь, как Елена склоняется над ранеными, как ласково поправляет им подушки, как тихонько напевает колыбельную бойцу в бреду.
Война учила многому. Например, тому, что настоящие чувства не нуждаются в словах. Они — в касании рук над операционным столом, в молчаливой поддержке во время бомбежек, в чашке горячего чая, заботливо оставленной после тяжелой смены.
Ночью, между операциями, он пытался писать ответ. Строчки выходили короткие, рубленые: «Дорогие мои! Жив, здоров. Работы много. Учусь у хороших людей. Папа был прав — настоящая хирургия начинается здесь.»
О бомбежках — ни слова. О страхе — молчок. О том, как дрожат руки после тяжелых операций — тоже. Зачем их волновать?
Написал и о Елене. Коротко, будто между прочим: «Медсестра у нас хорошая. Елена. Папа бы её одобрил — руки золотые.»
А перед глазами стояло: как она успокаивает раненых, как ловко меняет повязки, как улыбается устало после ночного дежурства. И что-то теплое разливалось в груди от этих воспоминаний.