Рива готова заботу о Маечке взять на себя, ведь она в последнее время значительно меньше работает.
По секрету тебе сообщаю, что у неё самой появились проблемы с сердцем, но она не велела мне писать тебе об этом, поэтому не надо этот факт упоминать в своих письмах, ведь она их всегда прочитывает по нескольку раз и я не могу ей отказывать в этой малости.
Мамуль, мне стыдно тебе признаваться, но в наших отношениях с Мишей с каждым днём появляется всё больше трещин, между нашими взглядами на многие вопросы зияет огромная пропасть.
Он настаивает на том, чтобы я посвящала большую часть своего свободного времени его политической активности, сопровождала на всякие дурацкие совещания, где люди оторванные от израильской действительности из пустого в порожнее переливают, на мой взгляд, надуманные проблемы.
Новые Мишины знакомые, в том числе и он, отказываются изучать иврит и винят власти во всех тяжких грехах, а сами совершенно не понимают всего происходящего вокруг.
Безусловно, у нас очень не простая страна, но равных для всех возможностей, просто надо, как следует напрячься и добиваться поставленной цели.
Мише тоже нечего роптать на судьбу, её надо подстраивать под себя и явно не таким образом, как это делает он…»
Фрося подняла глаза от письма и поглядела на Сёмку:
— Сынок, а тебе не кажется, что наша Анютка повзрослела и я бы даже больше сказала, помудрела, и теперь видит своего муженька в другом свете, а не через розовые очки, как раньше, живя в Вильнюсе.
— Мам, помянешь моё слово, хлебнёт она ещё с ним горя, очень уж они по-разному смотрят на жизнь, и будущее.
— Сём, примерно эти же слова, я сказала ей ещё двенадцать лет назад, когда впервые встретилась с этим субчиком.
Фрося вновь придвинула листок к глазам.
«…Мамуль, ты представляешь, Миша даже обвиняет меня в том, что он уже два месяца в стране, а толком ещё не работал по специальности.
Здесь в Израиле хороших журналистов пишущих на русском языке и без него хватает, а тем более, скажи на милость, о чём он может писать после такого небольшого срока пребывания в стране.
Я тебе уже писала, что некий Эдуард Кузнецов, вначале сделал ему заказ на несколько статей для его газеты на тему нахождения Миши в местах заключения в Советских лагерях.
Мой муж написал, наверное, четыре такие статьи, но не получил никакого гонорара, хотя они были опубликованы.
Он возмутился и по телефону, в свойственной для него манере, выразил этому редактору своё недовольство.
Ну, и, что ты думаешь, заказы закончились и теперь свои статьи он пишет в основном для меня, а я так далека от этих проблем, связанных с советским еврейством, да и времени на вникание в этот вопрос у меня совершенно нет.
Ну, хватит мне изливать вам эту неприятную сторону моей теперешней жизни, всё равно не поможете.
Очень прошу вас, не стоит в письмах этот вопрос обсуждать, а не то, вдруг он случайно прочитает, что мы с вами его критикуем, и взорвётся своими словесными нечистотами в ваш адрес, а на свой я их и без этого получаю теперь регулярно.
Мамулечка, только тебе я могу об этом написать и уверена, что ты не будешь злорадствовать, хотя, в своё время, много раз предупреждала о его характере, напыщенности и раздутости самомнения.
Кроме тебя, мне не с кем этой болью поделиться, Рива очень хорошо ко мне относится, но мне стыдно ей поведать об этой стороне моей семейной жизни, хотя, мне кажется, что она и так обо всём догадывается.
Мамочка, пока писала эти строки вся обревелась, но ты не расстраивайся, ведь хорошо знаешь свою дочь-плаксу.
Мамуль, напишу для тебя очень приятную новость — мы ездили по делам нашего ведомства в Ашкелон, есть у нас такой небольшой город на юге страны.
Ашкелон город небольшой, но в нём есть довольно крупная больница, но дело совсем не в этом.
Скоро ты поймёшь для чего я всё это пишу.
У нас было немного свободного времени и мы пошли прогуляться по пешеходной улице и так случилось, что у одной нашей докторши порвался ремешок на босоножке.
Нам подсказали люди, что тут рядом есть сапожная будка возле базара и, что ты думаешь…
Заходим, а там сидит наш Ицик…»
Фрося взвизгнула и подскочила в кресле.
— Сёмочка, вот это да, интересно, что там Анютка пишет о нём?
«…Мамочка, он нисколько не изменился, такой же сердечный и грустный.
Я попросила девчонок погулять без меня, а сама, наверное, два с лишним часа просидела с ним.
Он закрыл свою будку и мы пили с ним там кофе и болтали, и болтали…