Однажды Сосновку приехали муж с женой и маленькой дочкой. Из добра – небольшой сундук с вещами, лошадка, что сани тянула и крохотная телушка, послушно лежавшая в санях. Попросились у мира*** на жильё в погосте, получили маленькую времянку, начали обустраиваться. Месяца не прожили – молодая жена ровно сгорела, из крепкой и румяной стала тенью, а потом и вовсе ушла. Почерневший от горя муж, попросил соседку за дочкой и телушкой присмотреть и уехал в лес, дров нарубить, чтоб на зиму хватило. Лошадку собирался продать, чтоб жену схоронить. Больше его никто не видел. Лошадка вечером пришла, воз наполовину с дровами, а молодого вдовца ровно и не было на свете.
И дом, времянка, вспыхнул, аккурат перед тем, как лошадка в Сосновку вошла. Соседка выскочила, малых проверить, но полыхало так, словно специально подожгли, с нескольких сторон. Пока соседка металась и железякой по железке стучала, Третьяк Силыч, тогда ещё просто Третьяк, ровно почуял, прилетел с другого края погоста, в секунду с коня соскочил, успел и Фросю и Рябушку вытащить. А покойница с домом сгорела.
Третьяк тогда лошадку продал, с дядькиной помощью похороны обустроил, а Фросю себе дочкой оставил, сказал старосте, что, мол, богов гневить негоже, его родная дочка не зажилась на свете, а эту он вырастит. И всё сначала пошло хорошо, но Третьяк, по купецкому делу, часто в разъездах бывал, на дядьку с теткой дополнительную заботу взваливать не хотел и решил жену найти, вдовицу с дочкой или сыном. Тут то и припожаловала из дальней деревни вдовица Злата, с двумя дочками, у сестры погостить. Сестра - баба была спокойная, работящая, уважительная, с мужем хорошо жила и с соседями ладила. Вот Третьяк и посватался к молодой вдове, думал, такая же будет, как сестра. Осень потом как-то с мужем приходила, повинилась, что не насмелилась про сестру правду сказать: очень уж сестра завистлива, до злобы. Третьяк простил, - сам виноват, поспешил, не присмотрелся.
Покачав головой, немолодой уже, но крепкий и жилистый мужчина с еле заметной сединой в тёмных волосах, только горестно вздохнул – хотел приемной доченьке мамку рачительную и разумную, а получил ровно змею. Всё шипит, всем недовольна. А ведь баба красивая, ладная, и с чего злиться - достаток в доме: сундуки с одеждой, полушалки богатые у дочек приёмных. У всех трёх, только Фросеньке на посиделки или в круг сходить редко удаётся. Только если за ручку отвести, иначе Злата ей непременно урок**** припасёт. В посаде сварливую бабу не любили, Злытой при самом Третьяке кликали. Парни и дочкам прозвища придумали, старшую, Красу, девку красивую, но на характер недобрую, за привычку ехидно прищуриваться перед тем, как злую насмешку кинуть, стали звать Одноглазкой, а за ней и среднюю, Любаву, у которой толстые щёчки на глазки лезут, норовя спрятать, Двуглазкой прозвали. И сватов к старшим до сих пор никто не засылал. Видать, придётся примаков в дом брать, из тех, кто на приданое польститься.
А про младшую дочку пришлось слух по Сосновке и деревням окрестным пустить – если её до семнадцати годков сватать придут, он сильно осерчает. Только время быстро бежит, и ждать недолго осталось, Фросе через полгода семнадцать минет, пара ей уже и понёву разрешить. Глядишь, будущей осенью и свадьба сыграется. Или еще год подождать и двум старшим женихов подобрать, сваху нанять? Эти две дурёхи больше за злой мамкой повторяют, чем сами от злобы бесятся. Да и хоть неродные, а всё одно – дочки, нельзя меньшую раньше старших замуж выдавать, засрамят-задразнят незамужниц.
Третьяк Силыч ещё раз горестно вздохнул невесёлым мыслям, но поневоле улыбнулся, засмотревшись, как младшая, подождав, чтоб Любава отошла подальше, собрала холсты и лебедью поплыла следом с нелёгкой ношей в руках. И сам себя укорил. – Грех унылым мыслям предаваться. Фрося– что Солнышко. Есть к кому из поездок возвращаться, есть для кого гостинцы выискивать. – Хотел к дядькиному дому повернуть, но услышал чуть насмешливый заботливый голос.
- Племяш, что стоишь, не шевелишься? Сказал, на чуток выйдешь, а уже щи простыли, что тебе налила, - тётка Сметанка потеребила племянника за рукав добротной суконной свиты. – Погости у нас до вечера. Я дочкино письмо, что по весне нам передали, ещё не читала. Вот отведаешь нашего, наготовленного-настряпанного, Рука у меня наливочку на вишне припас, как ты любишь, крепкую. И письмецо почитаем, может уже и Марко, второй наш внучок, оженился. А гостинчик – свитку девичью, расшитую, что дочь прислала с письмом, я на гулянье завтра при всех Фросе подарю, чтоб твоя Злыта не отобрала да своей Одноглазке не пристроила. Пошли щи хлебать!