– Под матрасом? – Лика рьяно задрала постельное белье, оголив деревянную лежанку. В виде обнаженного дерева кровати и задранной в куль, развороченной постели было что-то интимное, нагое.
– Анжелика, уймись!
– Ах, вот еще есть!
У подножья кровати стоял ридикюль. Лика рывком распахнула его и вытянула на свет кружева – черные, белые, золотистые, мелькнуло и красное неглиже. Невесомое белье взметалось в воздух перед носом Иоанна и, замысловато извиваясь, оседало на пол дымчатым бугорком. Лика думала смутить отца выходкой, но Иоанн только сжал зубы, так, что борода угрожающе дернулась кверху. Он процедил:
– Нет ничего глупее, чем препираться с истеричной девицей, – он развернулся на каблуках и был таков. А Лика осталась стоять среди бесполезно разбросанного хлама. Впрочем, и диакон не двинулся с места.
– А ты что застыл!?
Все время, пока Иоанн был в кельи, Кирилл мялся у него за спиной и угодливо пялился батюшке в пятке. Весь его вид источал услужливость, он даже двигался бесшумно, чтоб ни малейшим скрипом не сбить внимание Иоанн. Теперь, когда они с Ликой остались одни, Кирилл выпрямился и бросил на нее вполне уверенный взгляд:
– Отец Иоанн несправедливо суров с тобой, Анжелика. Я служу здесь считанные дни, но успел заметить, как явно недоволен тобой батюшка.
Лика отшатнулась:
– Отвянь!
– Не огрызайся, – спокойным, даже повелительным тоном произнес Кирилл, – Я лишь проявляю понимание. Говорю так, потому что мне знакомо это отношение – втаптывание в грязь из лучших побуждений, – диакон выждал паузу, но Лика не собиралась отвечать. Тогда он продолжил, – Я сполна хлебнул родительской строгости и жажды безмерного контроля.
Лика вспыхнула:
– Отец не просто требует, он хочет мне добра! Ты ничего не знаешь, ни обо мне, ни о нас, так что не торопись судить, – она и сама так не думала, но не соглашаться же с Кириллом.
– Да-да, он хочет, как лучше, – отмахнулся диакон, – Но и ты не зла себе желаешь! Весь родительский пыл основан на заблуждении, будто их дети фатально пустоголовы, тупы, напрочь лишены рассудка и способности осознать собственные желания. Будто, дай волю и они, словно мотыльки, тут же полетят в огонь. Из чего выходит, что патологическая, почти чудовищная забота – доведенные до абсурда инстинкты наседки – куда умнее и лучше свободного выбора чада.
– Ну и расфуфырено ты болтаешь! Отца этим непременно сразишь, но я такого не люблю – давай короче, к чему ведешь?
– Да так, увидел в Иоанне отражение своих кошмаров, – он вытянулся перед Ликой и заложил ладони за спину, – Не знаю, как ты миришься, Анжелика: батюшка столь мудр в церкви и на проповедях, ему поверяют тайны не последние люди города, его совета жаждут, к нему прислушиваются, но дома он закостенелый сатрап, он диктатор. И слепому ясно на ком он отыгрывается больше всего.
В Лике что-то шевельнулось. Она прислушалась к болтовне Кирилла, но старалась не подавать виду, будто он задел за живое. Нарочито небрежно она произнесла:
– Хочешь сказать, знаешь, как мне поступить?
В ее словах диакон услышал явное недоверие, он чуть отступил:
– Прими сказанное, как знак сочувствия – понятия не имею, что делать в таких случаях. Я-то вообще покинул отчий дом, чтоб следовать своему пути.
Лика не сдержала улыбки:
– Постой, ты сбежал из дома и подался в семинарию?
Кирилл улыбнулся в ответ:
– Пути господни, – развел он руками. Но произнес это гадко, будто нелитературно ругнулся. Лика снова стала ускользать, Кирилл заметил это и поторопился вернуть разговор в мирное русло. – Твой брат обнаружил ход и просил меня держать язык за зубами, но, видишь ли, я не могу утаивать правду от батюшки, – Он стал прохаживаться по кельи, важно размазывая свою речь, будто целый день был намерен болтать и восхищаться звуком своего голоса. Лика все еще удивлялась тому, как резко Кирилл перестал корчить из себя покорного слугу и начал держаться раскованно. Он поднял подбородок, смотрел прямо и бесстыдно, а голос зазвучал твердо, с нотками власти. Эта разительная, наглая перемена настораживала, Лика невзначай прислушалась к болтовне. – Пришлось рассказать Иоанну, что вор приходит из келий, тем самым бросить тень на тебя. Нет, я не собирался гадить тебе, пойми, Анжелика – воровство-тоннели-кельи – вывод напрашивался сам собой. Но батюшка не думает на тебя, хотя я знал, что вы все равно повздорите.
Личина треклятого прохиндея вылезла из-под маски раболепства и, наконец, то отвратительное ощущение, что вызывал у Лика диакон с первой минуты знакомства слилось с его истинными повадками в единый отталкивающий образ. Тем не менее, суть его слов пока ускользала от понимания: