– Я сам не хочу, но для положения это было бы неплохо.
– Тебе вовсе не обязательно лезть в черное монашество, – зачем-то сказала Лика.
– Не обязательно, – устало согласился диакон, – Но, как я уже говорил, это более выгодная позиция для будущего. Черные монахи внушают доверие, а доверие – ценный рычаг.
– Ты поганец!
Кирилл совершенно по-доброму хохотнул:
– Да и в тебе что-то есть – бунтарская жилка, искра. Меня это вполне устраивает.
Какой же гадкий этот диакон! Как может человеческое существо быть столь отталкивающим и противным, Лику передернуло.
– Устраивает? – не хватало слов, чтоб всю гамму чувств, что она испытывала к нему в данный миг, – Ты знаешь, я все таки расскажу отцу. Чем черт не шутит, вдруг удастся заронить хоть семя сомнения на счет тебя.
Лика уверенно направилась двери, а диакон тихо проговорил:
– Как джентльмен, я не хотел выносить на обсуждение следующее, однако мне тоже есть, что рассказать батюшке про тебя. – Лика не слушала, была уже в коридоре, но Кирилл продолжал, – Например, что тебе стоит поплотнее задергивать занавески на ночь.
Лика остолбенела:
– Что?
Дьякон покивал головой:
– Я могу пересказать ему прошлую ночь от начала до конца.
– Да ты сволочь.
Кирилл сморщился:
– Но-но, какие грязные слова в святых стенах.
Лика сделала короткий шаг к Кириллу, на ее лице читалось отвращение и злость:
– Теперь я понимаю, что ошибалась на счет тебя, Кирилл, думала, ты просто наглый приживала. Но нет, ты дрянь до мозга костей, молчаливая, въедливая зараза. Ты так пускаешь слюни на церковное золото, что держу пари, сам таскаешь иконы из подвала! А ведь точно, – у Лики был такой вид, словно она только что решила загадку, – Ты подмаслился к отцу, поешь ему осанну, тихаришься, а сам потаскиваешь из хранилища. Ведь сам же признался только сейчас, главное – доверие, а ты к отцу под кожу готов влезть, чтоб выслужиться! Все корчишь сиротку, слюнявого служку, а на деле второсортный хапун с сальной рожей.
Лика говорила дерзко, но в голосе сквозила растерянность, уязвимость, Кирилл остался доволен. С наглой физиономией диакон вышел из кельи, всем своим видом показывая, что разговор окончен. В узком коридоре он притворился, будто проход слишком тесен и, обходя Лику, на несколько долгих мгновений прижался к ней.
– От всей души хочу признаться – мне жаль, что самая преданная дочь батюшки Иоанна при этом самая нелюбимая. И, кстати, когда пропали часы меня здесь даже не было, – он наклонился ближе и влажным блестящим ртом медленно добавил, – Анже-лика.
Она проследила, как Кирилл вышел за дверь и легкой поступью направился к церкви. Всего за несколько шагов он сбросил с себя спесь, прижух и ловко перевоплотился в услужливого дьячка с опущенным взглядом.
– Кстати, – бросил он, обернувшись на ходу, – мое предложение будет в силе не долго.
В конце аллеи отворилась дверь деревянного флигеля, оттуда вышел Иоанн. Диакон как раз успел съежиться, скукожиться, стать жалким, а когда батюшка заговорил с ним, то весь затрепетал изображая робость.
12
Вообще-то, Сашка догадывался от чего Регина злится. И, как ни взгляни, у неё есть на то основания. Столько слов, столько чувств, а выходит пшик. Сашка тянул. Потому что думал еще рано, он не готов… Они не готовы! Тянул, потому что искал слова, набирался мужества. Все ждал, когда же перестанут мелко дрожать руки при одной мысли об этом.
Тянул, потому что не мог выбрать кольцо. Теперь же оно в кармане – красное золото и рубин искусной огранки; тихо, благородно, дорого. Камень призван ненавязчиво перекликаться с шелком темно-медовых прядей, с искорками карих глаз. Хватит медлить, пора, долой сомненья. Решение вызрело. Оно набухло и готово сорваться с губ. Ещё полагается поститься и говеть, но сейчас для этого нет времени, довольно и молитвы. Парадно-выходной пиджак стянул худые плечи. Туфли новые, блестящие, еще скрипят при каждом шаге. И скромный галстук, серебристо-серый, по словам Лики, чудесно здесь смотрится.
У Регины день рождения, придут лишь родные, так что быть приглашенным большая честь. К тому же это не только ее вечер, теперь – их с Региной общий. Сашка нащупал в кармане блокнот и бархатную коробочку. Вынул из вазы два букета, тот, что пышнее и больше Амалии, хризантемы – Регине. И вышел за дверь.
Неважно какая слякоть и грязь на улице, в саду Волдановичей всегда прибрано, чисто и свежо. Два поджарых добермана лежали на крыльце, апатично рассматривая гостей, но стоило хозяину окликнуть их, как Прыткий и Любляна вскакивали и гибким жгутами неслись на зов, готовые вывернуться наизнанку в своей собачьей преданности. Дом, светлый и просторный, пах розами, всюду стояли букеты в роскошных вазах, приборы сверкали на накрытом столе, Амалия Волданович с улыбкой принимала поздравления в день рождения дочери. Сашка подарил ей букет и рассыпался в комплиментах. Он был в хорошем расположении духа, что весьма гармонировало с общим настроем. Мысль о предстоящем приятно будоражила – по внутренностям пробегала дрожь, взвинчивая, возбуждая. Нетерпение росло. Невзначай Сашка прикасался к карману, чтоб нащупать твердую коробочку – он словно хранил секрет, выдающуюся, фееричную тайну. Порой приходилось напустить на лицо чуть суровости, чтоб скрыть безотчетную улыбку. Сашка нашел Регину на кухне, вместе с сестрами и пожилой дамой в шелках она готовила блюда к подаче. Он тут же предложил помощь, однако старушка резко выставила его прочь, пробрюзжав, что мужчины на кухне только портят.