– Я тебя провожу.
– Нет, спасибо! Я немного проветрюсь.
– Как знаешь. – Марат протянул Богдану ладонь для рукопожатия и тот вцепился в нее, как очумелый. – Я приду завтра в монастырь. Сыграем в шахматы?
Богдан улыбнулся:
– Идет.
На улице похолодало, накрапывал дождь. Прекрасная погода, чтоб привести мозги в порядок. Ни к чему Марату болтаться вечером под дождем, Бог знает, как повлияет это на его кости! Но, главное, Богдан не мог больше выносить на себе этот добрый взгляд , он так и чувствовал свою подлость и низость. Он чувствовал себя гадиной, изменником! Как там говорит Герасимов… Гнидой!
Марина валялась на ковре и хохотала, как истеричка! Издаваемые ей вопли уже перестали походить на смех, к ним примешивалось совершенно невероятное бульканье, влажные горловые звуки, протяжный клокочущий стон, хрюканье, писк, и, кажется, вой. Безудержные приступы веселья иногда находили на сестру, поэтому происходящее не казалось чем-то их ряда вон. Наконец, Марина бухнулось лбом о ковер и затихла, чтоб перевести дух. Нет, пока Андрей лицезреет это с завидным постоянством, никто не сможет убедить его в том, что женщины – нежный пол.
– Я немного недоп-п-понял, раскажи еще раз. – сказал он Богдану.
– Мы с Маратам пришли в дом к старикам – бабушке и деду. Они много болтали, как часто делают старики, все хвастались старым купеческим самоваром, что стоит у них на подловке, просили за ним слазить. Ну, я влез наверх, а там темень, хоть глаз выколи! Свет, конечно, не работал. Под ногами что-то мягкое и трухлявое. Стою и ума не приложу, как там что-нибудь отыскать!? Но самовар – не иголка, решил , найду его на ощупь , пошел по чердаку и буквально через несколько шагов наткнулся на что-то жесткое и длинное. Прямо посредине стоит. Я стал это трогать, да и глаза потихоньку привыкли к темноте – что-то деревянное, а внутри сукно, не разобрать… Старый шкаф? Тут меня словно ледяной водой окатило – я сунул руки в гроб! Шарахнулся со страху, запнулся пяткой и упал! Упал тоже на что-то твердое и неровное. Сижу, ощупываюсь вокруг – опять сукно! Вскочил и пулей с подловки! Сказал, что нет там самовара! Соврал. Но меня уже трясло от жути! Сумасшедшие – хранить гробы на чердаке! Никогда не знаешь, что у людей на уме. Больше не войду в чужой дом!
– Выходит, ты упал во второй гроб.
– Выходит, так.
Марина забилась на ковре с новой силой!
– Мне это вовсе не кажется смешным! – одернул ее Богдан.
Андрей только махнул рукой:
– У нее припадок.
– Может ты в гробу еще что-нибудь нащупал? Скелет? – послышалось сквозь смех. Богдан решил, что не опустится до ответа.
– Ладно, пора спать. – сказал Андрей, расстегивая рубашку. – Марина, доброй ночи! – недвусмысленно добавил он.
Марина, покачиваясь, отправилась на выход:
– Как славно перед сном проржаться!
***
– Послушай, Андрей, – Богдан натянул одеяло до самого подбородка и подложил ладонь под щеку, – сегодня я слышал, как старушенция рассказывала Марату о своей невестке. Они очень любили ее и всячески привечали в своем доме. Всегда готовили вкусненькое к приходу детей, подавали все с пылу с жару, старались угодить! Но однажды выяснилось, что она была не верна своему мужу – их сыну! Но тот простил ее. А вот бабуська не смогла! Сын строго настрого велел родителям вести себя с женой как раньше и никогда не вспоминать о измене. Родители повиновались. Но старушка уже не могла относиться к невестке по-старому! С тех пор, когда сын с женой приходили в гости, она все так же радушно им улыбалась, так же вкусно готовила, но только для сына, а ей подсовывала что-нибудь вчерашнее, залежавшееся, заветренное. В этом состояла ее месть!
– Ну и что? – спросил Андрей с нижнего яруса. – Есть вещи и п-п-пострашнее вчерашней яичницы – тут уж кто во что горазд! К счастью для женщины, у старушки воображение хромает!
– Но ты не слышал, как она говорила! Как горели ее глаза! Сколько яда было в голосе, сколько злости! Старушка просто захлебывалась желчью! – Богдан поднялся на локте и посмотрел вниз на брата. – Как думаешь, это может считаться злым поступком или нет?
Андрей задумался.
– В заветренных макаронах нет ничего злого. Или в остывшем супе, или в п-простокваше. Скажу больше – ни в дохлой птице, ни в инфекционных заболеваниях, ни в лесных п-пожарах нет ничего дурного, точно так же, как в первом снеге, ростках или радуге нет добра. Это не более, чем естественность! Добро и зло живут только в человеческой душе, а вне ее они не существуют; так что мы сами наделяем предметы нужными нам качествами, оружие – злом, а п-п-плюшки – добром. Наши поступки говорят о по-по-порывах души, так что, я думаю, если старуха намеренно стремилась сделать гадость, то это считается дурным делом.