– Слишком много ты о себе возомнил, раз думаешь, что я тебя ненавижу. Это скорее гадливость!
– Плевать!
– О чем ты вообще бормочешь? – Глеб впервые заговорил с Мариной, хоть лупила она его неоднократно.
– Мы опять переезжаем, так что скоро я уйду в другую школу! Перестану мозолить тебе глаза!
Марину захлестнула удушливая волна жалости и отвращения, она метнулась к Козлову:
– Думаешь, в другой школе будет лучше!? Думаешь, там никто не заметит, как ты облизываешь свои сальные волосенки или козявки достаешь!? Да ты везде будешь грушей, пока не расправишь плечи, пока не перестанешь быть жалким червем! Очнись, Козлов – что ты с собой делаешь? Вымой голову, распрямись, простирни рубашку! Видно же, что тебя самого от себя воротит!
Глеб только бросил:
– Дылда! – и поплелся в класс.
Марина заметила рядом с собой Андрея и устало покачала головой:
– Так бы и дала палкой по хребтине, чтоб он лопатки выпрямил!
– Отстань от него! – неожиданно крикнул Андрей. – Кто дает тебе п-п-право делать из человека жертву! Что ты, что Курицын – одного п-п-ппполя ягоды – тираны!
Марина опешила на миг, но вскоре взяла себя в руки :
– А ты не приравнивай себя к Козлову! Он корчит из себя амебу, жалкого человечка – надо выбить из него эту дурь! Ты не такой! Тебя Курицын колотит по вполне определенной причине… – но Андрей был уже далеко. Ушел, и не дослушал. В нем поднялась горячая волна протеста и разбудила бывшие обиды, даже ярость! Это были первые мало-мальски живые чувства, которые ему довелось испытать за три дня. Время, что прошло с того памятного вечера, как отец рассказал им все и до сего момента Андрей прожил совершенно неосознанно, механически. Он был сбит с толку правдой, которую отец поведал ему во флигеле и все никак не мог осознать ее до конца. Она казалась Андрею слишком громадной и увесистой, чтобы принять ее в себя всю и поместить в голове так, чтоб не потеснить рассудок. Мальчик попросту был ошарашен, так, что на какое-то время даже перестал чувствовать! Он ни с кем не разговаривал, вел себя прилежно, рано ложился спать, избегал общества, немного хандрил и совсем не смеялся. Даже Герасимов был не в силах расшевелить его. Да что там, партия в карты с Юлией Борисовной не тронула чувства! Он отыграл лишь из соображений долга. Очень кстати, к концу урока заверещали девчонки, оказалось, они заметили хомячка за батареей и перепугались. Андрей отправился выманивать кроху, который забился вглубь и затих, напуганный криками. Наконец, его удалось достать. Во всю шла перемена, ребята покинули класс и лишь Богдан дожидался брата у двери.
– Обязательно потом вымой руки, Чижов – крысы переносят оспу и испанку! – посоветовала Юлия Борисовна. Андрей оставил ее слова без внимания . Только уже у самой двери он обернулся и, поглаживая хомячка, произнес:
– Вы такая классная баба, Юлия Борисовна! Я бы вам даже руку и сердце предложил, но вы же опять все опошлите! – учительница открыла рот от удивления, а Андрей тихо ушел. Богдан предпочел сделать вид, что ничего не слышал.
Эти несколько дней были настолько бесчувственные, что даже ингалятор завалялся в кармане мертвым грузом, будто забыл свое предназначение. Лишь изредка Андрей клал на него ладонь, только чтобы убедиться в его наличии, если стальные прутья удушья сдавливали грудь. Это бывало , когда Андрей уходил глубоко в себя, следуя за мыслью, вгрызался в нее и хмурил брови, долго размышляя о своем. В такие минут взгляд его стекленел, он сидел недвижно, лишь иногда шевелил губами, и совсем забывал о времени. В прошедшие три дня такое случалось часто. Он проваливался в раздумья, как в черную дыру. И чем больше Андрей углублялся в мысли, тем мрачнее становилось его лицо, он суровел, хмурился – его напряжение могло передаваться по воздуху, – наконец, он превращался в сжатый сгусток нервов! Как вдруг мысль пропадала! Андрей бросался, было, за ней, старался ухватиться за хвост, удержать, но она мгновенно проскальзывала в темные недра сознания, не оставляя даже памяти о себе. Прежде внезапные мыслительные углубления в себя делали его тревожным, раздраженным, и не раз приводили к приступам. Однако, последнее время, даже приступы перестали волновать. Такая чувствительная нагота не могла тянуться долго, мальчик это понимал. Действительно, вскоре ощущения стали оттаивать, и, кто бы мог подумать, происходило это с болью. Андрей как раз рылся в себе и силился разгадать причины своего дурного настроения, как вдруг кто-то сильно толкнул его плечом! Андрей отлетел к стене.
– Ты же и не думал помирать, Пижон! Просто прикидывался бедненьким! – конечно это был Курицын. После выходки с мячом он перетрухал, поумерил свой пыл и вел себя тиши мыши. Но, видимо, сегодня Никитке стало скучно.