Сергей Герман
ФУГАС
КОНТРАБАСЫ, ИЛИ ДИКИЕ ГУСИ ВОЙНЫ
Защита Отечества является долгом и обязанностью гражданина Российской Федерации.
ПРОЛОГ
«Дикие гуси» — так в Средневековье именовали ирландских солдат, отправлявшихся воевать на чужбине. Российских солдат-контрактников, воевавших в Чечне, называют «контрабасами». Наверное, потому, что слова «контракт» и «контрабас» созвучны. Да и Чечня де-юре пока еще территория России. Кое-кто пробовал называть контрактников на западный манер — «псами войны» или «дикими гусями». Но это не прижилось. Контрабасы — лучше.
А вот чеченцев называют «чехами». Но об этом, думаю, все знают.
В 42-й мотострелковой дивизии, совсем недавно воевавшей в Чечне, солдат-контрактников было около 14 тысяч. Возраст в основном от 19 до 30, но попадались 35- и даже 40-летние. В первую войну в Чечне воевал 694-й мотострелковый батальон, который неофициально называли «Казачий батальон имени Ермолова». Отчаянно сражался… Чехи его реально побаивались. Так там даже 50-летние дядьки встречались.
Когда Путин стал Верховным Главнокомандующим, в Чечне стало меньше голодных и запуганных срочников. Воевали уже взрослые мужики, у большинства которых за спиной была не одна война.
Но, избавившись от одной болячки, военное руководство нажило себе другую. Это только в газете «Красная Звезда» контрактников называют профессиональной армией, на самом деле — это стихия.
Их не помордуешь, как солдат-срочников, не поморишь голодом.
Зимой 2000-го на моих глазах пьяные контрактники подняли с постели военного коменданта Северной зоны безопасности и чуть не набили ему морду за невыплату зарплаты. Я был свидетелем того, как осенью 99-го перед отправкой в Чечню солдат-контрактник напрямую спросил генерал-лейтенанта Бабичева, почему туда посылают неподготовленные подразделения. Стоящий рядом комбат от страха впал в ступор. Мысленно он прощался с должностью и готовился к самому худшему. Хотя, казалось бы, что может быть хуже Чечни?!
Но обошлось. Бабичев никого наказывать не стал. Среди генералов тоже ведь есть нормальные мужики. Ну а комбат, после того как мы вошли в Чечню и обустроились, на радостях пил неделю.
Кто шел в контрактники? Первая и очень немногочисленная категория — вояки. Как говорит Дима Пушкарев: «Война — она, как наркотик, — затягивает». Сам Пушкарев срочную служил «за речкой», потом несколько лет в ментовке, из которой его уволили за несдержанность и отмороженность, потом Чечня. В моей роте есть еще несколько таких, как он. Для них война стала профессией. Для тех, кто прошел Афганистан, Приднестровье, первую чеченскую кампанию. Деньги для них — дело второстепенное. Спустить за отпуск в кабаках тридцать, сорок, пятьдесят тысяч — «Не проблема!». Поехать к морю на такси? «Легко!»
Кончились заработанные потом и кровью «боевые» — новый контракт на полгода или год.
Но практически никто из контрактников не ставит цели на всю жизнь оставаться на контракте. Если у кого и есть такие мысли, то очень быстро пропадают. Да и отцы-командиры после военных действий оставлять у себя людей воевавших не собираются. На контрактников смотрят как на пушечное мясо недолговременного хранения, и не более.
Но есть и такие, как инструктор разведки Игорь Прибный, или просто Степаныч.
Бывший подполковник РУБОПа, пенсионер по выслуге. Ему 44 года. Война — это его нормальное состояние души. В каком Степаныч здесь статусе — никто не знает, но боевые он не получает, несмотря на то что делает самую нужную и опасную работу: ищет и снимает растяжки, ползает с разведчиками к чехам, натаскивает наших ребят, как снимать часовых, учит, как убивать ножом и еще многому другому. Я спрашиваю:
— Степаныч, ты сколько раз на войне был?
— Пять.
— Не надоело?
— Надоело.
— А чего же опять здесь?
— Профессия у меня такая, призвание. Родину защищать.
— А-аааа! Тогда понятно.
Еще есть несколько хлопцев с татуированными пальцами. Перстни там всякие, что они означают, точно не знаю, но Степаныч просвещает:
— Ага, вот это — гоп-стоп, грабеж то есть. А это — малолетка.
— Степаныч, а ты дискомфорта не испытываешь? Все-таки мент, хоть и бывший. А это — урки.
Степаныч усмехается в свои вислые хохляцкие усы:
— Ну и шшо, Алоша?
Он зовет меня Алоша. Когда Степаныч в настроении, то говорит на какой-то русско-украинско-белорусской смеси. Он называет ее балачкой.
— Это они тамбыли раздолбай, а здесьсолдаты. У нас полстраны сидело. Если усих сидевшихне брать, кто Россию защищати буде?
Все правильно, кто тогда будет защищать Россию?
Основная категория — это те, кто поехал на войну подзаработать. Заводы стоят, талант торговать имеет не каждый, а семьи голодные. После недавних взрывов в Москве российское правительство и СМИ назвали основного виновника — Чечня!
Индикатор народной ненависти сразу зашкалил. Страна захотела войны. Война была желанна многим.
А что? С экономической точки зрения война — выгодное мероприятие.
Богатые захотели стать очень богатыми. Нищие озаботились свести концы с концами.
Путин пообещал контрактникам платить боевые — 800 рублей в день. Плюс основная зарплата. Плата за должность. Звание. Выслугу. Получается много. Около тысячи рублей! 1000–1300 рублей в день «боевых».
И народ стали вербовать деньгами. У военкоматов потянулись очереди. В основном тех, кто уже давно на завтрак, обед и ужин, а также на первое, второе и третье потреблял одни макароны.
И каждый вечер в солдатских палатках диспуты: заплатят или, как всегда, нае… т, нагреют, в общем?
Больше всех распаляется Толя Беленко:
— Губу раскатали, дадут вам боевые… Как же! Да где Россия денег столько найдет? Если учителям и врачам по полгода не платят?
Мы пытаемся подсчитать, сколько уйдет на зарплату только нашей роте. А батальону? Полку? Ди-ви-зии?.. У-уууу!
Соглашаемся. Опять нае… т, то есть нагреют.
КАК Я СТАЛ КОНТРАБАСОМ
Сколько водки можно выпить за три дня? Одному. Три бутылки? Шесть? Десять? Ошибаетесь — ящик. Именно столько пустых бутылок я обнаружил однажды утром рядом с диваном. Прошедшее вспоминается с трудом, какими-то лоскутьями.
После первых пьяных суток водка идет уже как вода. Организм не реагирует на вкус и запах. Я отрываю голову от подушки, наливаю половину граненого стакана, выпиваю, отрубаюсь. Через час просыпаюсь, наливаю снова и снова отрубаюсь. Ночью просыпаюсь, вспоминаю, что живу почти в прифронтовой полосе. Здесь по ночам исчезают люди, угоняют скот, взрывают дома. Решил — живым не сдамся. Сваливаюсь с дивана, доползаю до шкафа, вытягиваю карабин. Здесь же и патроны. Один загоняю в ствол. Карабин кладу под подушку. Держитесь, суки!
Днем просыпаюсь от головной боли. Подушка сползла, и голова моя лежит на деревянном прикладе. Вот блин, карабин-то мне зачем?
На пороге сидит кот. Смотрит на меня голодными, злыми глазами. Тоже укоряет, сука!
Решаю напугать неблагодарную тварь, два года назад спасенную мной от голодной смерти. Навожу на него ствол, плавно выжимаю спуск, хочу выкрикнуть — пуф-ф!
Не успел. Карабин дергается в руках, сноп пламени и дыма. Ба-бах! Бля..! Забыл про патрон.
За секунду до выстрела кот испарился из комнаты. Вот что значит пройти школу выживания!.. На обоях аккуратная дырочка с ровными краями. Чуть не оглох. В комнате воняет порохом. Пытаюсь высчитать, какой сегодня день недели — воскресенье или понедельник. Если выходной, тогда плохо. Все соседи дома, слышали выстрел, сейчас вызовут ментовку.
Звонок в дверь раздается минут через пятнадцать. Вот, суки, быстро же они, когда не надо! Превозмогая тошноту, плетусь открывать. Я никогда не спрашиваю через дверь кто.
Все равно, если это за мной, то найдут. Не в квартире, так на улице. Или в подъезде. Или в лифте.