Варя все время молчала и напоминала о своем присутствии лишь горькими приглушенными всхлипываниями. На вопрос Харьяс, кто у нее остался дома, девушка сквозь слезы прошептала: «Мама и братишка Додя». Больше от нее ничего не удалось услышать.
Чтобы согреться, люди жались друг к другу. По соседству с Варей сбились в кучу еще несколько девушек. Одна из них сняла с себя теплый платок и накинула на плечи Вари. «Не хандри, — сказала она. — Если очень замерзла, садись ко мне спиной, когда сидишь спина к спине, сразу становится теплее». Варя едва слышно поблагодарила: «Спасибо, Аня!» Через некоторое время Аня еще раз обернулась к подруге: «Есть хочешь?» Варя голоса не подала, дескать, чего спрашивать, сама знаешь! Аня покопалась в своей котомке и что-то протянула Варе. В холодном и неуютном вагоне тотчас появился ароматный запах ржаного хлеба. Он с новой силой обострил чувство голода, воспоминание о родном домашнем очаге. Тусклый свет, проникавший через небольшое прямоугольное окно-отдушину в верхнем углу вагона, упал на Варины руки: она разламывала свой крошечный кусочек хлеба. Одну половину сунула себе в рот, другую протянула Харьяс. Та, поблагодарив, поделилась с Шурой. И решила встать, чтобы размять затекшие от долгого и неудобного сидения ноги.
— Куда встаете? Прогуляться хотите, что ли? Потерпите уж до утра, — сказала Аня. — Утром, если не откроют дверь, зубами прогрызем дыру и будем кричать, чтобы дали поесть. Сволочи, хоть бы соломы побольше подкинули.
— Ноги отсидела, — ответила Харьяс. — Никуда не хочу, только бы ноги выпрямить. Спасибо за хлеб. Очень вкусный. Кажется, никогда ничего вкуснее не ела.
— Мать пекла, — не скрывая гордости, сказала Аня, протягивая Харьяс руку. — Держитесь, не упадите. Хорошо, что вы догадались теплый зипун надеть. Варя вон в одной жилетке трясется. Словно, в гости собралась.
— Разве ж мы знали, что попадем в лагерь, — заступилась за подругу Шура.
— А нас предупредили, сказали, чтобы оделись потеплее и на сутки взяли с собой еды, — продолжала Аня. — Но было объявлено, что идем на станцию грузить вагоны. А вот, оказалось, что самих погрузили, как скот.
Харьяс собрала соломенную подстилку в кучу, снова опустилась на нее. Пол вагона содрогался и дребезжал.
Кружилась голова, подступила тошнота.
Среди деревенских Харьяс старалась ничем не выделяться. Документов у нее никто не спрашивал. Перед посадкой в поезд составляли списки. Чигитова назвалась Евдокией Спиридоновой и ехала теперь под чужим именем. По предположению Шуры, их везли в леса Белоруссии для заготовки дров на военные нужды.
— Откуда ты знаешь? — недоверчиво поинтересовалась Аня.
— Вчера в лагере два полицая болтали, мол, нужно много леса для траншей и землянок. Один из них все хвалил русскую березу.
— Немцы прежде всего любят русское сало, русское масло и русских баб, — послышался незнакомый, то ли пропитой, то ли простуженный голос из глубины вагона.
— О том, как они любят нас, можно судить по этому вагону, — сердито отозвалась Шура. — Везут хуже чем скотину.
— Это потому, что мы не попали в число русских баб, — раздался тот же осипший голос. — Любимых русских баб немцы сразу отделили от толпы и отправили в теплые и уютные горенки.
— Таких в нашей деревне называют не русскими бабами, а «немецкими овчарками», — продолжала свое Шура. — Была одна такая и у нас. До войны мужа в тюрьму посадила, заведующим магазином работал, да все старался угодить ей, то шубу горностаевую купит, то туфли невиданные. Ну и растрату допустил, дурак. А когда пришли немцы, она стала вешаться им на шею.
— В таких стрелять надо! — заявила Аня.
— Голод не тетка, придет время, сама за кусок сухарика побежишь куда угодно, — недобро из темноты хохотнула странная женщина. — Не станешь разбираться, немец тебя щупает али японец. Я вот третий день ни крошки во рту не держала, так за тарелку похлебки пошла бы с кем хоть.
— Сука ты! Тебя из вагона надо выкинуть, жаль дверь не открывается!
Женщина с хриплым голосом встала со своего места, порылась в кармане, вытащила ключ и, к удивлению всех, уверенно откатила громоздкую вагонную дверь.
— Ну, выкидывайте меня!
Харьяс поняла, как опасно затевать ссору с этой женщиной.
— Спасибо вам, что сумели раскупорить вагон, — примирительно сказала она. — Пустили чистого воздуха, а то совсем задыхались. А про спор забудьте. Мало ли что скажешь… Не стоит нам ссориться.
Наступал рассвет. Поверх голов спящих Харьяс видно было небо, низкое, туманное… За несколько минут вагон выстудило холодным предрассветным ветром, и пленницы, зябко ежась, начали просыпаться.