Чигитов молчал. В душе он был согласен с профессором, только вот неудобно его беспокоить и отрывать от дел.
— Наконец, почему бы тебе с этим делом не обратиться к Уге Атласовне?
— Уга Атласовна?! Разве она в Москве? — обрадовался Кирилл Герасимович.
— В Москве, специализируется по хирургии. Уж она-то знает кому вас показать.
— А муж ее, Мурзайкин?
— Он на фронте. Начальником какой-то ремонтной мастерской, по-моему, работает. Заезжал недавно, хвалился. И то есть у него, и этого в изобилии. Зажигалку подарил.
— Значит, врозь живут? Как же он, ревнивец, согласился на это?
— Военное время, не до семейных идиллий.
— Так вот от кого вы узнали о моих невеселых делах, — понял, наконец, Чигитов.
— От нее, от нее, — подтвердил Верхоленский. — Милейшая женщина и прекрасный врач! Говоря между нами, этому неотесанному Мурзайкину крупно повезло. Такая женщина достойна лучшего друга жизни. Впрочем, что это меня стало заносить?! Ах, да, перепил… Три рюмки сразу… А надо вам сказать, в последние годы я этого себе не позволял — ни, ни! Возраст! Как ни грустно, а приходится признавать это трагическое обстоятельство! Да, да, Кирилл Герасимович, — настаивал Петр Петрович, хотя Чигитов, занятый своими мыслями, и не думал возражать. — Я старый и одинокий человек. Мне давно пора бы на покой, но я боюсь сойти с ума от одиночества, поэтому все еще мотаюсь по приискам, по служебным кабинетам и ведомственным лестницам. Благодарение богу — есть еще у меня вы, мои давние чувашские друзья, то один заедет, то другой забежит. А мне, старику, и веселей, кто-то обо мне помнит, кому-то я еще нужен.
— Ну как же, Петр Петрович, как же! — подтвердил Чигитов. — Вы наш друг, наставник, мы все вам чем-то обязаны.
Стоило, конечно, посердечней утешить, ободрить старого человека, но мысли Кирилла Герасимовича были заняты Угой Атласовной. Ведь она — ближайшая подруга Харьяс, землячка, жена его друга. Только назвал Верхоленский ее имя, и на Чигитова повеяло чем-то мирным, близким. Будто он уже добрался до родных мест, и болезни, горечи, трудности дорог, все осталось позади. И почти забылось. Да, конечно же, он не уедет из Москвы, не повидавшись с доктором Мурзайкиной!
Было за полночь, когда Петр Петрович постелил себе на тахте в библиотеке и, не успев лечь в постель, забылся крепким глубоким сном.
Встреча с Мурзайкиной состоялась на другой день, здесь же, в квартире профессора Верхоленского. Уга Атласовна почти не изменилась, она была такой же хрупкой, красивой. Ее тонкое одухотворенное лицо, мечтательно-грустный взгляд крупных темно-синих глаз как-то не вязались с представлением о суровом, напряженном военном времени.
— Итак, Уга Атласовна, вы стали хирургом! — поздоровавшись, воскликнул Чигитов. — Молодчина!
— Представьте себе! — ответила женщина, вроде бы извиняясь за то, что теперь имеет отношение к этой не очень-то дамской специальности. — Что поделаешь, на фронте, как оказалось, больше нужны хирурги, чем терапевты и тем более педиатры. — Улыбка осветила всю гостиную, совсем недавно казавшуюся темной и мрачной.
— А вы все такая же молодая и красивая, — не сдержавшись, произнес Чигитов.
— Вот-вот, — отозвался и Петр Петрович. — Именно это вчера и я говорил.
— Так вы вчера обо мне вспоминали?
— Ну, а как же, милочка! Вспоминали. Земляк-то ваш не знал, что вы здесь. Вот я и проявил инициативу.
— Спасибо, спасибо, дорогой Петр Петрович!
— Ваш муж, Уга Атласовна, вывез меня с поля боя, к вам просьба — залечить мою незаживающую рану. И тогда я буду семейству Мурзайкиных обязан и своей жизнью, и своим здоровьем, — с улыбкой сказал Чигитов. — Иван Филиппович как?
Лицо Уги Атласовны померкло:
— За него не беспокойтесь. Он в воде не утонет, в огне не сгорит. И напрасно вы считаете, что он спас вам жизнь. Он и тогда заботился только о себе. Вы были поводом, предлогом. Если бы он вас не бросил в селе, оккупированном немцами, не погибла бы Харьяс Харитоновна.
Чигитов растерялся, он не знал, как смягчить столь резкое суждение Мурзайкиной:
— Боюсь, что вы не справедливы, не во всем справедливы к мужу. Как бы то ни было, но спасением я все же ему обязан. А что он оставил меня в том селе… Дальнейшей дороги я бы не выдержал. К тому же наши уходили пешком, болотами… Что касается Харьяс… Не нужно было ей так рисковать. За мной хорошо ухаживали, лечили, потом переправили к партизанам. А оттуда самолетом вывезли в госпиталь в Тулу. Да вот беда, свищ на плече никак не заживет, вот и сижу как тунеядец до сих пор на шее у государства. С Иваном Филипповичем часто видитесь?