— Подполковник во втором батальоне, — доложил он. — Вызвать?
Ятманов спустился по низкой лесенке в землянку — там дежурили телефонист и радист — и попросил соединить его с медсанбатом.
— Идет операция, — сообщили оттуда в ответ на вопрос о состоянии Сергея Чигитова. — Ранение серьезное, лейтенант потерял много крови, но будет сделано все, чтобы спасти его жизнь.
Начштаба сразу понял, что речь идет о сыне командира полка Чигитова, и приказал телефонисту дозвониться до КП командира второго батальона. Полковник Ятманов вышел из землянки на волю, за ним последовал начальник штаба. Остановились недалеко от часовых под старым развесистым дубом. Полковник хмуро молчал. Начальник штаба, соблюдая этикет, не посмел выразить сожаления по поводу ранения лейтенанта.
К тому времени, как подполковник вернулся на свой командный пункт, операцию закончили. Врач сообщил, что состояние лейтенанта удовлетворительно. И все же Ятманов посоветовал Кириллу Герасимовичу съездить в медсанбат, навестить сына, посоветоваться с врачами, где лучше его долечивать, здесь, в медсанбате, или эвакуировать в госпиталь.
В лесной поселок, где находился медсанбат, подполковник Чигитов отправился верхом на коне. У домика, собранного из крупных отборных сосновых бревен, его встретил начальник медсанбата. Печальный вид, усталый взгляд… Все это ничего хорошего не предвещало. Но, пожав руку Кириллу Герасимовичу, он бодро сказал:
— Не беспокойтесь, товарищ подполковник, все в порядке. Ваш сын будет жить. Но тяжелое ранение… Извлекли более десяти осколков. Серьезно поврежден левый коленный сустав…
Кирилл Герасимович попросил разрешения пройти к сыну в палату. Командир медсанбата разрешил, но предупредил:
— На несколько минут. И, пожалуйста, никаких разговоров. Сами понимаете — тяжелейшее состояние.
Кирилл Герасимович кивнул головой и тихо отворил дверь в палату, где лежали послеоперационные. Нашел взглядом сына и схватился за косяк двери, чтобы не упасть: юное, совсем мальчишеское лицо казалось безжизненным, бледно-синие запекшиеся губы, закрытые глубоко запавшие глаза, тонкий заострившийся нос… Вдруг Сережа застонал тяжело, протяжно, безысходно.
Кирилл Герасимович схватился за голову…
— Бедный мальчик, бедный мальчик…
— Успокойтесь, товарищ подполковник, успокойтесь. Сережа выздоровеет, вот увидите… Врачи говорят — организм молодой, крепкий, справится.
Чигитов взглянул на женщину в белом халате и узнал в ней медицинскую сестру Фейгу, которая когда-то квартировала вместе с его Харьяс. Напоминание о жене, которой, быть может, давно нет в живых, еще больше омрачило его душу.
— Ах, это вы, — произнес Кирилл Герасимович, едва справившись с собой. — Простите, я не узнал вас.
Фейга наклонилась над раненым, поправила подушку, одеяло и, не поднимая глаз, сказала подполковнику:
— Мы с Ритой договорились дежурить у его постели посменно, до тех пор, пока он будет нуждаться в уходе. Так что не беспокойтесь, мы его выходим. Харьяс Харитоновна будет довольна.
— Спасибо, спасибо… — стал благодарить Чигитов. — Я выйду, посижу где-нибудь во дворе, а когда Сережа придет в себя, дайте, пожалуйста, мне знать…
Из медсанбата Сергея Чигитова эвакуировали в тыловой госпиталь, а оттуда вскоре санитарный поезд доставил его в Горький.
Как только здоровье пошло на поправку, Сергей написал письма теще в Чебоксары и Тодору Христову в Вутлан. Каново же было его удивление, когда он получил из Чебоксар ответ, подписанный тещей, Машей, Тодором Христовым, его женой Марией Фадеевной и их младшим сыном Мирокки.
Из письма стало ясно, что Тодор Грозданович переехал из Вутлана в Чебоксары, работал инструктором промышленного отдела обкома партии.
Старшая дочь Элле, Лида, с детьми по-прежнему жила в Казани. Месяц назад она получила извещение, что ее муж после наступательной операции пропал без вести.
По почерку Сергей понял — письмо написано Евдокией Митрофановной. Далее она сообщила, что Ромик растет, здоров, на фотокарточке узнает папу, ждет его.
Каждый вечер кто-нибудь с мальчиком ходит гулять на набережную Волги. Ромику нравится смотреть на пароходы.
— На этом едет мой папа? — спрашивает он, увидев вдали белое пятнышко.
Когда же с причалившего судна начинают сходить пассажиры, Ромик говорит: это мой папа? И очень огорчается, когда становится ясно, что папа и на этот пароход опоздал…
Далее в письме было сказано следующее:
«Слава Христов здоров, летает, громит фашистов. Приезжал на побывку».