— Эй, добрые люди, у меня с собой нет ни копейки денег, — вдруг спохватилась она, — Харьяс, тебе не удалось захватить мое свидетельство и деньги? Что же я буду без них делать в чужом городе?
— Не бойся, — успокоил ее Леонид Иревли, — поехали, в Казани зайдем в чувашский отдел Наркомнаца.
— Как же, как же, и свидетельство и кошелек с деньгами принесла. И как это я о них забыла? — засуетилась Харьяс. И, передавая Мане, шепнула: — Письмо в кошельке. Очень прошу тебя, разыщи Тодора, передай ему. Фамилию не забудешь?
— Ну, что ты! Христов. Тодор Христов. — Маня спрятала в карман заветный кошелек и, отвернув воротник шубы, спросила Иревли: — Послушайте, вы не знаете, где там служит болгарин по фамилии Христов?
— Я лично с таким не знаком, но если он там, значит в Интернациональном батальоне. Что, привет ему передать?
Харьяс так застеснялась, что не смогла вымолвить ни слова.
— Мне поручено разыскать его, — таинственно заметила Маня.
— Разыщем.
— До свиданья, Харьяс, до свиданья, Ануш-апа! — попрощалась Маня, когда сани тронулись.
— Газеты, которые я оставил вам, завтра же раздайте крестьянам! — крикнул Иревли сестре.
Ануш и Харьяс стояли возле избы-читальни, пока подвода не скрылась из виду.
— Тоже мне учитель, родную дочь не отпускает в город учиться, — возмутилась Ануш. — Молодец Маня, правильно поступила. Теперь не такое время, чтобы слушаться мужчин!
— Мы проводили Маню, как невесту к любимому жениху, тайно от родителей, — с завистью сказала Харьяс.
— В добрый путь!
Возвращаясь домой; Харьяс думала о своей, так неудачно начавшейся самостоятельной жизни, о Христове. Какими счастливыми они могли быть! Даже теперь воспоминания о встречах с Тодором там, в Элькасах, скрашивали ее горькое одиночество. Легче жить, переносить невзгоды, когда знаешь, что где-то есть человек, которому ты тоже нужен. Харьяс с благодарностью вспомнила и Кируша, его ободряющие слова во время ее свадьбы.
Правда, красные пришли в Элькасы только через три дня, и среди них не было ни Христова, ни Чигитова, но молодая женщина была уверена, что их прислали ее друзья.
Чалдун и Долбов, покинув свои богатые хозяйства, ушли вместе с колчаковцами. За ними, как всегда, увязался и Пухвир. Но не один, с молодой женой. «Погибать, так вместе», — заявил он Харьяс, когда та умоляла оставить ее в родной деревне.
В районе Тетюш, во время переправы через Волгу, среди белогвардейцев, преследуемых Красной Армией, произошла страшная паника. Взбешенные офицеры бегали по берегу, кричали, размахивали оружием, угрожали кому-то полевым судом. А солдаты все прибывали и прибывали. Паром не справлялся. На Чалдуна, Долбова и Пухвира, умолявших побыстрее перебросить их на ту сторону реки, никто не обращал внимания, — каждый здесь думал о спасении собственной шкуры. Пухвир, кажется, совсем забыл о своей жене. Этой суматохой и воспользовалась Харьяс, но вернуться в родное село не решилась: там он мог ее легко найти.
Она пошла вдоль железной дороги в сторону, противоположную родной деревне, несколько дней ходила из селения в селение, нанималась на временную работу, пока не набрела на школу, в которой работал Фадей Фадеевич.
Должность школьной сторожихи пришлась беженке по душе. Тем более что здесь ей выделили маленькую комнатку. Харьяс никому не мешала, и ее никто не стеснял. Старый учитель и его дочь относились к ней как к родной, сочувственно восприняли они и ее рассказ о несчастном замужестве, а позже — сообщение и об ожидаемом ребенке.
Казалось бы, все устроилось как нельзя лучше. Вот только бы матери дать знать о себе. Но как, через кого, чтобы не навести на свой след Пухвира? И вдруг до Харьяс дошел слух, что в Элькасах ее давно считают погибшей. Дескать, утонула в Волге во время переправы. Мать не вынесла еще одного — которого уже по счету потрясения! — и сошла в могилу.
Эта горькая весть сразила Харьяс. У нее начались преждевременные роды. Родился мальчик. По совету Мани и Фадея Фадеевича его назвали Сергушем.
Вскоре после этого события, ночью, заявился Пухвир. В школе не было ни Фадея Фадеевича, ни Мани, и Харьяс сильно испугалась. Но вспомнив, что сейчас не царское время, она смело, с достоинством указала пришельцу на дверь. Пухвир, начавший с упреков и угроз, заговорил ласково и подобострастно: «Глупенькая, что же ты будешь одна делать с ребенком? Чахнуть в этом чулане? Я не допущу, чтобы мой сын рос голодранцем. Советская власть продержится недолго. Скоро снова войдут в силу прежние законы, и я стану хозяином имения Чалдуна. Уже купчая оформлена». А заодно дал понять, что недалеко отсюда, в лесу, находится большой отряд белых во главе с атаманом Кургановым. Так что, если Харьяс не захочет по-хорошему вернуться к своему законному мужу, пусть пеняет на себя. Но по осунувшемуся облику Пухвира, по его одежде, грязной и истрепанной, Харьяс понимала, как мало шансов осталось у белых на то, о чем они мечтают.