— Да куда ты, мякинная голова, торопишься? Сиди! Я ведь не гоню тебя, ну и сиди! Хочешь — приляг на диван. Как в школе говорили: по закону Архимеда после вкусного обеда нужно полежать! — Иван Филиппович, довольный своим каламбуром, засмеялся.
— Хочу проверить, что там делают мои хлопцы.
— Сколько машин пригнал?
— Четырнадцать. И все сильно изношенные.
— Ну, ну… я так и знал: новые моторы, аккумуляторы, гусеницы да рации тебе подавай. Так?
— Так.
— Пока ничего нет. Ждем эшелон с запчастями с Урала. Так что не егози! Поживи, отдохни в человеческих условиях. Наверное, всю зиму в землянках валялся? Знаешь что, я тебе помогу устроиться на хорошую квартиру. А хочешь — в Вутлан смотайся, на город нашей юности посмотри, я туда частенько своих представителей посылаю за запчастями.
Мысли Иревли перенеслись в далекий чувашский край. Мурзайкин сказал, что получает оттуда запчасти для танков. Какой же завод их выпускает?
Иван Филиппович пояснил:
— В наш Вутлан эвакуирован «Укрмаш». Теперь ты этот город не узнаешь, туда до черта понаехало всяких предприятий — текстильная фабрика, авиационный завод, Дарницкий завод. Нет, правда, слетай, если хочешь. Я тебе разом устрою командировку.
— А сам-то сумел там побывать?
— Нет, самому как-то неудобно. Пришьют злоупотребление служебным положением или еще какого зверя. А для друга — это сколько угодно. Доложу командующему, и за пару часов перебросишься в близкие нашим сердцам места. Дочери моей, Аннушке, посылочку занесешь. Мы многие малогабаритные запчасти и приборы доставляем своей авиацией. Ну как, решено?
— Пока мои танки будут стоять без движения, я никуда от них ни на шаг не отлучусь, — решительно отказался Леонид Васильевич. — Новые моторы дашь?
— Сколько нужно?
— Хотя бы для пяти машин.
— Четыре, так и быть, получишь, на пятую поставишь двигатель с капремонта. Слушай, Леонид, а где твоя жена? Ты уж извини меня, заболтались, сразу не поинтересовался.
Глаза Иревли тотчас потеплели.
— Моника работает в латвийском правительстве.
— Куда эвакуирована?
— Пока в Москве, но оперативная группа уже при штабе фронта. Скоро Латвия будет освобождена.
— С тебя трофей. Имей в виду. Ведь мы, тыловики, почти не видим и не чувствуем войны. — На лице Ивана Филипповича появилась улыбка, значение которой Иревли не понял: то ли Мурзайкин похвалился своей удачливостью, то ли в самом деле завидовал чужим героическим будням. — Про судьбу Харьяс Чигитовой слыхал?
— В плену, говорят, она, — отозвался Леонид Васильевич.
— Да, трудно сказать, чем это для нее кончится. Сам Чигитов вроде бы воюет все в той же дивизии, командует тем же полком. В начале войны получил подполковника и с тех пор ни в чем никакого продвижения. Ранение, что ли, помешало…
По тому, как Мурзайкин опять вскинул свой заплывший жирком подбородок, было ясно, он-то доволен своей военной карьерой — от командира автороты подняться до начальника фронтовой рембазы, все равно что мастеру возвыситься до поста директора завода.
Леонид Васильевич не ошибся относительно роли женщины в цветастом платье в жизни Мурзайкина, поэтому не сразу решился поинтересоваться Угой Атласовной.
Но такие чувства, как вина, угрызения совести, Ивану Филипповичу, как видно, были чужды.
— Уга? — как ни в чем не бывало ответил Мурзайкин. — Она в Москве, в Лефортовском госпитале работает. Вот, наверное, ей раздолье, выбирай любого, от лейтенанта до генерала! Да черт с ней! Я ведь тоже святого из себя не корчу. В такое опасное для жизни время не до сантиментов. Война, она матушка такая — или все дает, или все отнимает! Так я говорю или не так? А, может, ты причислен к лику святых? Ну и дурак! Впрочем, живи, как знаешь… И вообще… Какое дело мне до тебя, тебе до меня? Ведь правда? По морде вижу — не согласен. Коммунистическая мораль, мол, и так далее и тому подобное… Ну и черт с тобой! Видал я таких! Уходишь? Подожди, сейчас вызову своего порученца, он покажет тебе квартиру. Думаешь, Мурзайкин подвыпил и обо всем забыл? Как бы не так! У меня тут, — он покрутил пальцем у виска, — всегда варит.
После многих месяцев напряженной фронтовой жизни Иревли с каким-то неосознанным удивлением смотрел на людей — мужчин и женщин — в гражданской одежде. Ему казалось странным, чуть не предосудительным, что многие женщины были прилично одеты, красили губы… Да и мужчины… По тому, как весело и непринужденно горожане вели себя, хотелось подумать, что война уж кончилась, а то и никогда не начиналась…