Мурзайкин поднялся с кресла, поскрипывая хромовыми сапогами, прошелся по кабинету. Как бы в тяжелом раздумье, остановился у широкого окна, за которым стояли запорошенные последнемартовской метелью деревья. Тяжело вздохнув — пусть поймет эта женщина, какая у него ответственность на плечах, — одернул военный китель без погон с орденами и медалями на груди.
— У меня к тебе, Харьяс Харитоновна, просьба. Поставь-ка в своем акте стопроцентную всхожесть. А я потребую от председателя колхоза срочной замены семян.
— В колхозе «Малалла» других семян нет.
— Займет у соседа. Я дам указание. А ты пока поддержи честь района… и своего председателя, конечно. Мурзайкин не может быть последним. Понимаешь? Я же фронтовик, имею правительственные награды. Сейчас я просто не имею права отставать от соседей. Не правда ли?
Чигитова, как бы не поняв, чего от нее хотят, согласилась:
— Пожалуйста. Только пусть сначала заменят семена и привезут их в лабораторию на анализ.
— Нет, сначала ты подпишешь! — Мурзайкин начальственно вскинул голову, его жирный заросший подбородок задрожал от негодования.
— Но это будет нечестно, — сопротивлялась Чигитова. — Вдруг они не найдут замены, засеют поля мертвыми семенами…
— Я вижу, Харьяс, ты не патриотка своего района.
— Ну что вы, Иван Филиппович, именно из патриотических чувств я и настаиваю на…
— Ну, знаешь, дорогая моя, я ведь могу и усомниться в этом… И у меня есть для этого веские основания.
— Это какие же? — не поняла Чигитова.
— Люди, побывавшие в плену, не всегда и не у всех внушают доверие… Кто заставит меня верить тебе? Может, тебя немцы завербовали вредить Советской власти. Кому не известно, что военнослужащих они или расстреливали, или держали в концлагерях. А лейтенант Чигитова Харьяс Харитонова все самое трудное время отсидела в укромном местечке — в трудовом лагере. Ну как?
Чигитова обомлела.
— Иван Филиппович, как вы посмели такое сказать! — пролепетала она побелевшими губами, еще надеясь усовестить Мурзайкина. — Ведь вы же сами были на фронте, знаете, как я оказалась в фашистском трудовом лагере.
— Да, я был на фронте, рисковал своей жизнью, а такие, как ты, в это время работали на немцев против нас. Имей в виду, если я уволю тебя с работы, ты уж нигде в моем городе не устроишься. Так что выбирай: или ты немедленно подпишешь стопроцентную всхожесть, или я подпишу приказ о твоем увольнении. За саботаж важнейшего государственного дела — посевной кампании.
В мыслях Харьяс, только что ясных, здравых и смелых, возник провал. Она хотела что-то сказать, возразить, но на ум ничто не шло. Появилось ощущение полной растерянности: против нее так много можно сказать, а в защиту ни единого слова.
Острая, как лезвие ножа, боль полоснула сердце.
Харьяс показалось, что из-под нее выбили стул. И вот она падает, падает… Вскинула руки, чтобы удержаться. Но у стула, на котором она сидела, не было подлокотников. Да и сил совсем не осталось, чтобы о чем-то думать, за что-то бороться…
И тут что-то стремительно ринулось ей навстречу, от боли зазвенело в висках…
— Харьяс, Харьяс Харитоновна, да ты что? — тормошил Чигитову Мурзайкин, пытаясь поднять ее с пола. Но обессилевшее, обмякшее тело было тяжелым, непослушным. — Ну и ну, расчувствовалась. Неженка какая… Подумать только, слова сказать нельзя. Ну, хватит Харьяс Харитоновна, дурачиться. Поднимайся, а то войдет кто-нибудь в кабинет, подумает черт знает что…
Но поняв, что до Харьяс не доходят его слова, полные едва сдерживаемого негодования и отчаянья, Мурзайкин снял телефонную трубку, позвонил в поликлинику:
— Пришлите ко мне в кабинет врача, с посетительницей стало плохо. Да ничего особенного… Видно, сознание потеряла… Народ-то теперь нервный пошел…
Врач и медсестра долго отхаживали Чигитову. Когда Харьяс пришла в себя, она с удивлением осмотрелась, испуганным шепотом спросила:
— Где я?
— Все в порядке. Вы в кабинете председателя райисполкома, — утешила ее медсестра. — Видите, вот и он… Вам немножко плохо стало, но все прошло.
— Ты что же это, Харьяс Харитоновна, так распустила свои нервы? — начальственно упрекнул женщину Мурзайкин.
Услышав его голос, Чигитова глубоко, с надрывом всхлипнула и вдруг истерично зарыдала.
— Придется в больницу отвезти, — вроде бы виновато разведя руками, решила врач, — Иван Филиппович, нельзя ли воспользоваться вашей машиной? Так вести ее опасно — вдруг инфаркт…
Чигитова пролежала в больнице около месяца. Выяснилось, что у нее слабое сердце, истощение центральной нервной системы.