Барабинская степь, расстилавшаяся сейчас под ногами Кируша, напоминала старый выцветший чувашский ковер, сотканный из тряпья. Серо-пепельные солончаки, зловонные зеленые болотца, мутные лужицы, жидкая березовая поросль, — все это так не соответствовало сложившемуся представлению о сказочной красоте и изобилии сибирского края.
На смену знойному дню пришла прохладная ночь. Но и она не принесла облегчения: воздух звенел комарами, они лезли в глаза, рот, уши, жалили тело.
Впереди темнел поросший колючей травой и мелким стелющимся кустарником холм, похожий на песчаную волжскую отмель. За ним возвышался небольшой лесок.
Чигитов, досадливо обмахиваясь веткой, дополз до зарослей камыша, что темнели на пути, ткнулся лицом в прохладную землю. Его сморила усталость, хотелось есть и пить. Машинально лизнул языком песчаный комочек, лежавший у самых губ. Он оказался твердым, как камень, и соленым, словно слезинка, скатившаяся в рот.
— Кируш, передай по цепи: рубеж атаки — подножье высоты, — шепотом сказал политрук роты Ягур Ятманов, оказавшийся рядом с Чигитовым.
Кируш отполз влево, увидел лежавшего неподалеку бойца, сообщил ему то, что слышал от политрука, и тотчас узнал голос Христова, передающего распоряжение дальше.
«Тодор и Маня тоже рядом», — понял Кируш и почувствовал прилив сил от того, что его земляки, живое напоминание о родном доме, об общих знакомых, здесь же.
Кируш давно уже свыкся с трудностями военной жизни. В ночь свадьбы Харьяс он добрался до Алатыря, вступил добровольцем в Красную Армию, участвовал в сражениях с белыми под Бугульмой, Уфой, на Урале и Иртыше.
Политруком роты, в которой он служил, был Ягур Ятманов. Тот по-отечески наставлял, поддерживал и просвещал своего юного друга и земляка.
И все же Кирушу многое оставалось непонятным. Впрочем, и некогда было особенно думать, анализировать, размышлять. Все время приходилось двигаться, кочевать с места на место, приспосабливаться к новым условиям, быть начеку. Жизнь стала особенно беспокойной и напряженной, когда рота начала нести разведывательную службу. И все же Кируш Чигитов старался держаться молодцом, настоящим мужчиной.
Однако едва ли когда-нибудь ему удастся забыть страх и ужас, пережитые в первом бою под Казанью.
Красноармейца, лежащего рядом с ним в ожидании приказа о наступлении, разорвало гранатой… Но, видно, человек со временем способен привыкнуть ко всему. И Кируш стал смело и трезво смотреть в глаза жестокой действительности.
Приглядевшись, Чигитов узнал впереди себя рослую крепкую фигуру Христова и тонкий, подвижный силуэт Мани, так и льнувшей к своему соседу. Вот они залегли у подножья высоты и прижались друг к другу.
Кируш знал, что Христов, как и он сам, помнит Харьяс, часто говорит о ней, в лагерях беженцев всматривается в лица женщин — не она ли… Хотя какие только слухи о Харьяс не доходили до них — утонула в Волге, повесилась в лесу, батрачит в чужих домах, живет с Пухвиром.
Когда прибыла в часть чувашская девчонка Маня, веселая и смелая, все заметили, что между ней и Христовым вскоре установились какие-то особые отношения. Теперь же Тодор увивался около девушки, как хмель вокруг ивовой ветки. Кируш втайне и радовался их любви и досадовал: предать Харьяс! Если бы она избрала его, Кируша, он никогда, даже мертвой, не изменил бы ей.
Впрочем, что поделаешь… Всевластное время гасит прежние чувства, воспламеняет новые. Видно, таков закон жизни.
Из-за туч выплыла луна, огромная, яркая, стало светло.
Кируш высвободил винтовку из цепких объятий колючей травы и пополз дальше, старательно работая руками и ногами.
У подножья холма по цепи передали приказ — идти в штыки по первому сигнальному выстрелу. Кируш не успел сообразить, что он должен делать в случае сигнала, как раздался выстрел и возглас:
— Вперед! Ур-ра!
Цепь поднялась и стремительным рывком достигла гребня высоты. Для колчаковцев атака оказалась неожиданной, и началась беспорядочная стрельба, большинство неприятельских солдат бросились наутек. Следом с криком «ура!» лавиной скатывались в низину цепи красноармейцев.