— Жизнь пора начинать устраивать. Человек живет только раз, пишут в книгах. Значит, надо стараться жить хорошо. Вот и вам скотинкой пора бы обзавестись, землицы бы засеять побольше…
— Война кончилась, теперь постепенно все уладится. Много ли нам надо.
— Возьми корову…
— Не знаю… Пожалуй, лучше купить…
— Скромность, конечно, украшает мужчину. Но что зазорного в моем предложении? Я ведь не без выгоды предлагаю — половину приплода мне. Люди вы работящие, скромные, не то что Пухвир, — неблагодарный человек. Чего я только для него ни делал, и все пошло прахом.
— Пухвир ведь ваш управляющий, правая рука…
— Какая там рука! Было да сплыло. Я и прежде на порог бы его не пускал, да старость — не радость… Глазами бы все сделал, а рукам не под силу. Тут с самим сатаной войдешь в сделку. Загубит Пухвир себя, ой, чует мое сердце — загубит. Мало того, что бандитствовал несколько лет, до сих пор не смирил свою гордыню.
— Ну, а теперь-то что он?
— Как что? Сегодня явился ко мне чуть свет — худой, затравленный, смотрит цепным псом. Дай, говорит, жеребчика, слетаю в Вутлан, привезу Харьяс.
— Как Харьяс? Разве она жива? Говорили ведь…
— Зря, значит, говорили… Возьму, говорит, Харьяс на аркан, привяжу к саням и приволоку домой, а то прикончу на месте…
— Он взял лошадь или пешком ушел? — всполошился Кируш.
— Я ему ответил: не получишь ты моего жеребчика, потому что из доверия у меня вышел. Да и дело задумал опасное, не хочу в него впутываться.
— А если бы я попросил коня? Очень мне нужно съездить в Вутлан, — загорелся Кируш. — Там живет мой сослуживец по Красной Армии. Да и Харьяс… как-никак соседка, вместе росли…
— Разве я тебе отказывал в чем? Разве не возил тебя, как родного сына, в Симбирск на ярмарку, когда ты работал у меня?
— Только тревожно что-то в народе, не случилось бы чего…
— Сам решай, — степенно отвечал Чалдун, направляясь к двери. — Народ, он глупый, натворить всего может… А тебе, конечно, забота — не даром же кровь на фронтах проливал. Ну, мне пора. Если надумаешь, приходи, — моя конюшня для тебя всегда открыта. Прощай, Марфа, желаю тебе поскорее обзавестись доброй да работящей невесткой, помощницей на старости лет.
Странная и нескладная беседа на этом кончилась, и Чалдун вышел со двора Чигитовых. Возвращаясь домой, он видел, как лихо промчался Прагусь, направляясь в сторону леса. Вскоре прибежал и Кируш. Он быстро запряг жеребчика в кошевку и, подергивая красивыми вожжами, в позументах и побрякушках, как заправский кучер, вылетел со двора. А Чалдун в это время стоял у окна и вслед ему хитро улыбался, пощипывая седую жиденькую бородку: наивные люди!
Ягур Ятманов сидел в своей избушке за столом, подперев кулаком крупную черноволосую голову. Его жена, настраивая прялку, злобным речитативом выговаривала:
— Предупреждала я тебя, не суй свою дурацкую башку, куда не следует. Не послушался. И чего же ты добился? Богачи тебя ненавидят, бедняки боятся, даже меня обходят за версту, не здороваются. Ой, пропадем мы с тобой, пропадем, Ягур, чует мое сердце… Вон в соседней деревне, говорят, расправились с такими активистами, как ты…
На безбородом монгольского типа лице Ягура — грустная задумчивость. Черные раскосые глаза прикрыты бледными веками; пусть жена не видит, какое отчаянье в них. Нет, Ятманов не отрекается от своих убеждений, не жалеет о том, что им сделано. Его беспокоит неустойчивость настроения людей. Конечно, обстановка тревожная, народ устал от смуты, бунтов и войн. Но нужно же понимать, что все это тем быстрее кончится, чем дружнее и сплоченнее станут они!
Взять хотя бы Кируша. Сознательный, передовой человек, бывший боец Красной Армии, едва не погиб на фронте, а вернулся в Элькасы, — стал неузнаваем. То он усомнился в том, что нужно выполнять план государственных заготовок, то, поддавшись уговорам матери, с головой ушел в заботы о личном хозяйстве. А тут еще давняя любовь… Подумать только, налетел, как ураган, сообщил, что Харьяс жива, и на жеребце самого Чалдуна умчался в Вутлан. Наивный человек, поверил, что Чалдун проникся к нему искренней добротой!
И Прагусь ведет себя не разумнее. Бегает за девушками, хвалится, что женится только на самой красивой. Не расстается с невесть откуда взявшейся двуствольной берданкой. Мечтает о личной кузнице, хотя к чему бы она ему?
Вот во что выливается многовековая человеческая мечта о свободе и материальной независимости!