По давней традиции «сухие», или тайные, свадьбы никогда не делались в доме жениха, поэтому все были уверены, что для этого дела Долбов представил свои хоромы.
Кируш, полный негодования, торопливо прошагал мимо ненавистного гнезда богатея. В прошлом году он батрачил у Чалдуна. И трудно сказать, от кого больше натерпелся — от самого хозяина или от его борзого пса — Пухвира. Не слаще жилось у них теперь и Христову. И вот новое злодеяние — похищение Харьяс. Ой, трудно ей придется в этом доме.
Лишь за околицей остановился Кируш, чтобы перевести дыхание. Дальше пошел медленней. Только приблизившись к усадьбе хозяина водяной мельницы, снова ускорил шаги.
Восемь окон огромного дома Ивана Ивановича Долбова светились, как восемь солнц.
Перед двором, на открытой просторной лужайке, было светло, шумно и людно. Одни пришли сюда, чтобы посмотреть на свадьбу, другие съехались из соседних деревень на помол зерна нового урожая.
Кое-кто уже был навеселе и то принимался распевать песни, то выкрикивал ругательства в адрес Пухвира и его богатых сообщников. Большинство, однако, старалось держаться степенно, ведь находились около окутанной преданиями и легендами водяной мельницы, в усадьбе тароватого купца, самого Долбова. Поэтому, когда один из особенно захмелевших начал кричать: «Хозяин, эй, хозяин, выкати еще бочку самогону, не то пущу комом земли в окно», — его мгновенно окружили, связали и отнесли на телегу.
Кируш долго бродил среди людей, прислушиваясь к их разговорам. Он надеялся что-нибудь узнать о Харьяс. Но, к его удивлению, никто даже не произнес имени девушки, никто ее не пожалел. Постояв еще несколько минут у коновязи, незаметно прошмыгнул во двор. Там он увидел своих односельчан, стоявших у окна. Подошел к ним и тоже стал смотреть в ярко освещенную горницу, битком набитую людьми.
Иван Иванович, темнобородый, благообразный, похожий на Николу-угодника на деревенских иконах, важно расхаживал по комнате. Он держал под мышкой стеклянную бутыль с мутноватым самогоном и наливал гостям.
Дом гудел как растревоженный улей. Заунывные звуки самодельной чувашской скрипки напоминали завывание зимнего ветра в печной трубе.
Среди горницы вихрем кружился бобыль Тилек по прозванию Киреметный архиерей, беспутный мужичок лет пятидесяти. Он не имел ни кола ни двора, был гол как сокол и жил только тем, что получал от богатеев за мелкие услуги и за доносы, да тем, что перепадало на свадьбах и поминках.
Рядом с Тилеком, нарочито подражая ему в услужливой веселости и делая смешные рожицы, носился друг и сверстник Кируша Прагусь Эльмуков, которого односельчане и уважали и побаивались за острый, насмешливый язычок.
«Это парень — себе на уме, — судачили о нем, — никогда не поймешь, когда он шутит, когда говорит серьезно».
Но сейчас едва ли кто обращал внимание на его глумление над «киреметным архиереем». Гости были во хмелю.
— Где же Пухвир? И покрывала невесты что-то не видно… — произнес Кируш, обращаясь к односельчанам.
— Невеста у печки под покрывалом, а Пухвир, как и полагается жениху — в красном углу. Видишь, сидит и облизывается, как кот.
— А как же! Чай ждет не дождется, когда кончится свадьба. Негодник, за спиной Чалдуна отхватил себе такую жену!
— Это еще неизвестно, кто отхватил — Пухвир или Чалдун.
— Если женится Пухвир, значит и невеста его…
— Пухвир, как хромой петух, может и не подняться на насест.
— Пухвир своего не упустит.
— Мало ли что! Этот старый черт Чалдун возьмет и отправит Пухвира ямщиком в город, а сам займет его место в постели рядом с Харьяс. Мало ли он попортил длинноволосого сословия. — Парень, что сказал это, почесал затылок и смело направился в дом. — Тут можно простоять три века и не получить ковша пива.
Его место, у самого окна, занял Кируш. Теперь ему был хорошо виден красный угол. Как там все выглядело солидно и благопристойно! Точь-в-точь, как на всех «сухих» свадьбах. За столом, полным всяких яств, осенним расфуфыренным петушком сидит Пухвир: пестрая ситцевая рубаха, синий кушак, в правой руке — саламат (нагайка) — символ мужского господства. Левой рукой он то и дело приглаживает свои рыжие, жесткие, как щетина, волосы. Держится Пухвир важно и даже надменно.