Пропустил один поезд, другой… На третьем решил ехать. Сидя в вагоне, все еще не спускал глаз с платформы. Потеряв всякую надежду, развернул только что купленную газету «Вечерняя Москва». В это время кто-то опустился на скамейку напротив.
Кируш вскинул глаза. Кровь бросилась ему в лицо. Это была Харьяс…
— Ты почему не пошел на футбол? — поинтересовалась она, как бы продолжая давний разговор. — Сегодня наша команда играет.
— Да времени нет, — заикаясь от волнения, дипломатично ответил Чигитов. — Готовлюсь на рабфак…
— На какой?
— Имени Покровского.
— А после рабфака что думаешь делать? — заинтересовалась Харьяс.
— Там видно будет. Хотелось бы попасть в институт, но пока рано загадывать.
— Я в этом году буду поступать в Менделеевский.
Бледное худощавое лице Кируша снова вспыхнуло маковым цветом… Выходит, что между ними снова возникает пропасть!
— Тогда, значит, ты уйдешь из типографии?!
— Если поступлю, вполне возможно.
Всю дорогу до Мытищ Харьяс говорила с Кирушем, как с равным. По крайней мере так ему казалось. Уже от этого он чувствовал себя почти счастливым. Если бы не рабфак, он тоже поступил бы в Менделеевский. Какой же он растяпа, если так поздно взялся за ум!
Жаль, что дорога до Мытищ так коротка!
На перроне Харьяс поскользнулась, Кируш ее поддержал. Она благодарно сжала ему руку и не выпускала ее всю дорогу до дома.
— Значит, думаешь и учиться и работать? — сказала Харьяс. — Не боишься, что будет очень трудно?
Выходит, она думала о нем, беспокоилась. У Кируша от счастья замелькало в глазах. Чтобы стать достойным Харьяс, он ни перед чем не остановится.
— Волков бояться — в лес не ходить. А мне нужно померяться силами не только с волком, а и с медведем, и со львом!
— Ой, какой ты богатырь, а я и не подозревала!
— Я очень завидую тебе и Мурзайкину. Знаешь его?
— Ну, а как же, он дружит с нашими ребятами. И все советует мне поступить тоже в технический вуз. Но я больше люблю химию.
Кируш бросил ревнивый взгляд на Харьяс: уж не Иван ли стоит между ними? Но лицо молодой женщины оставалось спокойным, невозмутимым.
— Знаешь, я купил на завтра два билета в Большой театр, на оперу «Кармен». Говорят, очень интересно… Пойдешь со мной?
Кируш ждал ответа, как приговора. Но Харьяс неожиданно просто и спокойно ответила:
— Можно сходить…
На следующий день они, как и условились, встретились у массивных колонн Большого театра. На Кируше был новый черный костюм-тройка, белая шелковая сорочка и совершенно исключительный — крик моды! — галстук, багрово-красный, в золотой россыпи звезд. Черные лаковые ботинки. Ну и, конечно же, шляпа, светло-серая, фетровая, не очень свежая, правда, — всю зиму в ней проходил, — но зато в этой шляпе Кируш имел вид коренного москвича. Например, на того, который так высокомерно говорил с ним на привокзальной площади.
Харьяс усмехнулась, заметив, как из-под шляпы по его лбу стекают мутные струйки пота — вечер стоял теплый и душный. Но чтобы не обидеть парня — разве не ясно, что это он ради нее так вырядился, — сделала вид, что довольна его нарядом.
В Большом театре Чигитов был впервые. Все, что он там видел и слышал, ему представлялось каким-то сказочным сновидением, — удивительно занимательным и в то же время совершенно нереальным. Так и думалось — сделай он лишнее движение, произнеси неуместное слово, и все таинство исчезнет. Кируш точно знал, откуда исходит это колдовское наваждение — от сидевшей рядом Харьяс.
— Ну, как тебе понравилась Кармен? — спросила она, когда они вышли из театра.
— А тебе? — вопросом на вопрос ответил Кируш. Он так боялся что-нибудь сказать невпопад.
— Мне не очень понравилась, — сказала Харьяс.
— Мне тоже.
— А ты слышал эту партию в исполнении Обуховой? — продолжала она.
Нет, он слушал «Кармен» впервые.
А Харьяс уже рассказывала ему о солистах московской оперы, кумирах молодежи — Барсовой, Козловском, Пирогове, Норцове.
Кируш поражен — Харьяс слушала многих артистов, знает почти все театры столицы… Когда же она успевает все делать, всюду бывать? Какой стыд, что он допустил такой пробел в своей жизни. Придется восполнить его и в самый короткий срок…
В вагоне дачного поезда почти никого не было. Только старик, да и он вышел на одной из ближайших станций. Больше никто в вагон не садился. Они молча сидели друг против друга.
Харьяс, как бы отстраняясь от многозначительных и пристальных взглядов Чигитова, то вроде бы дремала, то прижималась лбом к холодному оконному стеклу. А за окном уже бледнела короткая, остывающая летняя ночь.