Группа лиц из числа рабочих завода № 219 (Балашихинский район) напала на проезжавшие по шоссе Энтузиастов автомашины с эвакуированными из города Москвы и начала захватывать вещи эвакуированных. Группой было свалено в овраг шесть легковых автомашин. Помощник директора завода, нагрузив автомашину большим количеством продуктов питания, пытался уехать с заводской территории. Однако по пути был задержан и избит рабочими завода…
На Ногинском заводе № 12 группа рабочих напала на ответственных работников одного из главков Наркомата боеприпасов, ехавших из города Москвы по эвакуации, избила их и разграбила вещи».
Масла в огонь подбавила информация о том, что заводы заминированы и могут быть взорваны в любую минуту.
«На заводе № 8 около тысячи рабочих пытались проникнуть во двор. Отдельные лица при этом вели резкую контрреволюционную агитацию и требовали разминировать завод. Отправлявшийся с завода эшелон с семьями эвакуированных разграблен.
В Мытищинском районе толпой задержаны автомашины с эвакуированными семьями горкома партии. Остановлены девять машин. Вещи с машин сняты. Выслана одна рота истребительного батальона. По городу расставлены патрули.
На заводе № 58 со стороны отдельных рабочих имели место выкрики „Бей коммунистов“. Рабочие были впущены в минированные цеха для получения зарплаты. Узнав, что они находятся в минированных цехах, рабочие подняли скандал. Завод получил от Ростокинского райкома ВКП(б) распоряжение продолжить работу, но большинство рабочих в цехах не остались».
Один из очевидцев записал свои горькие наблюдения:
«16 октября 1941 года войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в историю Москвы… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому в этот день неслись на восток автомобили вчерашних „энтузиастов“ (на словах), груженные никелированными кроватями, кожаными чемоданами, коврами, шкатулками, пузатыми бумажниками и жирным мясом хозяев всего этого барахла…»
Писатель Аркадий Алексеевич Первенцев тоже пытался уехать из города вместе с семьей. Машину остановили, его с женой вытащили из кабины. «Красноармейцы пытались оттеснить толпу, но ничего не получилось, — записал он в дневнике. — Толпа кричала, шумела и приготовилась к расправе. Я знаю нашу русскую толпу. Эти люди, подогретые соответствующими лозунгами 1917 года, растащили имения, убили помещиков, бросили фронт, убили офицеров, разгромили винные склады… Армия, защищавшая шоссе, была беспомощна. Милиция умыла руки. Я видел, как грабили машины, и во мне поднялось огромное чувство ненависти к этой стихии».
Шестнадцатого октября утром, вспоминал один из сотрудников московского партийного аппарата Дмитрий Квок, работавший тогда на заводе «Красный факел», поступило распоряжение: станки разобрать, все, что удастся, уничтожить и вечером уйти из города:
«Москва представляла собой в тот день незавидное зрелище — словно неистовая агония охватила всех и вся — и город, в котором еще не было ни одного вражеского солдата, где никто не стрелял, вдруг решил в одночасье сам покончить с собой, принявшись делать это неистово, отчаянно, хаотично. Толпы, кто в чем, со скарбом, беспорядочно двигались на восток. Появились мародеры, грабившие магазины, банки, сберкассы. Из некоторых окон на проезжую часть выбрасывали сочинения классиков марксизма-ленинизма и другую политическую литературу».
Страх, вспоминали очевидцы, овладел москвичами: «Выходя утром на улицу, они с тревогой всматривались, стоит ли на посту на площади наш советский милиционер или уже немецкий солдат».
Далеко не все москвичи боялись прихода немцев. Историк литературы Эмма Герштейн вспоминала, как собрались друзья и соседи по дому и уговаривали друг друга никуда не бежать:
«Языки развязались, соседка считала, что после ужасов 1937-го уже ничего хуже быть не может. Актриса Малого театра, родом с Волги, красавица с прекрасной русской речью, ее поддержала.
— А каково будет унижение, когда в Москве будут хозяйничать немцы? — сомневаюсь я.
— Ну, так что? Будем унижаться вместе со всей Европой, — невозмутимо ответила волжанка».
О зверствах фашистов мало что было известно. Не было еще чувства ненависти к врагу. 29 сентября на собрании партийного актива первый секретарь Московского обкома и горкома Александр Щербаков говорил: