Разными путями пришли к большевизму Фурманов и Чапаев, но вот они встретились, их дороги сошлись, и задачей писателя Фурманова, задачей большевика Фурманова, его партийным писательским долгом было поведать искренне и правдиво о том, как пришел Чапаев к революции, как он стал воспитателем тысяч людей и их вожаком.
И в то же время реалистический образ Чапаева не лишен романтики. Именно в сплаве реализма и романтики сила этого образа у Фурманова. Чапаев дается в его типическом и в его индивидуальном. Любопытно сличить два эпизода романа. Как рисовался Чапаев Фурманову (Клычкову) до того, как он встретился с ним, и каким он предстал перед писателем в своей живой реальности. Здесь же интересно показать на примере, как обогащаются в книге первоначальные дневниковые записи.
Первая запись в дневнике о встрече с Чапаевым относится к 9 марта 1919 года (мы уже упоминали о ней). Фурманов записывает:
«Вернулись часа в три. Только что разделись, явился вестовой и известил, что приехал Чапаев. За ним были посланы на станцию подводы. Но пока что время затянулось до шести часов. Я не дождался, заснул. Утром, часов в семь, я увидел впервые Чапаева. Передо мною предстал по внешности типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня-голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по-комиссарски: френч и синие брюки. На ногах прекрасные оленьи сапоги. Перетолковав обо всем и напившись чаю, отправились в штаб. Там он дал Андросову много ценных указаний и детально разработал план завтрашнего выступления».
Эта суховатая, походная запись, расширенная, обогащенная художественными деталями, в книге становится «сочнее» и убедительнее.
Чапаев рисовался Клычкову в образе легендарного богатыря. И вот первая встреча:
«Рано утром, часов в пять-шесть, кто-то твердо постучал Федору в дверь. Отворил — стоит незнакомый человек.
— Здравствуйте. Я — Чапаев!
Пропали остатки дремоты, словно кто ударил и мигом отрезвил от сна. Федор быстро взглянул ему в лицо, протянул руку как-то слишком торопливо, старался остаться спокойным.
— Клычков. Давно приехали?
— Только со станции… Там мои ребята… Я лошадей послал…
Федор быстро-быстро обшаривал его пронизывающим взглядом: хотелось поскорее рассмотреть, увидеть в нем все и все понять. Так темной ночью на фронте шарит охочий сыщик-прожектор, торопясь вонзиться в каждую щелку, выгнать мрак из углов, обнажить стыдливую наготу земли». (Мы приводим здесь и далее последнюю редакцию, художественно более полноценную, чем редакция первого издания. — А. И.) «Обыкновенный человек, сухощавый, среднего роста, видимо, не большой силы, с тонкими, почти женскими руками; жидкие, темно-русые волосы прилипли косичками ко лбу; короткий нервный тонкий нос, тонкие брови в цепочку, тонкие губы, блестящие чистые зубы, бритый начисто подбородок, пышные фельдфебельские усы. Глаза… светло-синие, почти зеленые — быстрые, умные, немигающие. Лицо матовое, свежее, чистое, без прыщиков, без морщин. Одет в защитного цвета френч, синие брюки, на ногах оленьи сапоги. Шапку с красным околышем держит в руке, на плечах ремни, сбоку револьвер. Серебряная шашка вместе с зеленой поддевкой брошены на сундук…» — так записывал вечером Федор про Чапаева». (Так записывал вечером Федор Клычков. Фурманов записывал, как мы видели, не совсем так. В книге дневниковая запись значительно развита, ей придана большая динамика и выразительность. «Известное дело — с дороги надо бы чаю напиться, а он чай пить не стал, разговаривал стоя, вестового отослал к командиру бригады, чтобы тот пришел в штаб, куда придет вслед и он, Чапаев».
Клычков несколько разочарован. Живой Чапаев не соответствует представлению о легендарном богатыре. Сказочный облик Чапаева как бы развенчивается Фурмановым, но в то же время вырисовываются истинные черты этого замечательного самобытного народного героя: его ум, организаторские способности, его сила, его военный талант, его связь с народом, с массами. Перед нами возникает истинный, невыдуманный, неприукрашенный, народный герой. Перед нами возникает образ Чапаева во всей его многогранности, образ Чапаева реального и земного. С каждой новой страницей мы обогащаем свое представление о Чапаеве. Все черты даются не в механическом, а в диалектическом единстве, раскрываются перед нами постепенно, с развитием эпизодов романа. Начинаешь понимать один из основных эстетических принципов Фурманова: «Никогда не увлекаться в отрицательном типе изображением отрицательных черт, а в положительном — положительных… Весь характер сразу же не раскрывать, а только по частям. Черты характера перемешивать, а не тенденциозить в одну сторону…» Эстетика и художественная практика Фурманова совпадают. Образ Чапаева не вымышлен и не фотографичен.
Сличая различные записи дневника Фурманова с книгой, можно увидеть, как проходил этот процесс отбора, процесс «оснащения» дневниковых записей художественными и психологическими деталями, процесс синтеза. Книга обогащена также философскими размышлениями Клычкова, обобщающими те или иные события. В этом отношении наиболее характерна глава «Сломихинский бой». В дневниках, в непосредственных записях после боя, Фурманов говорит о своем первом восприятии боя, о страхе и преодолении этого страха. Запись в дневнике — только скелет будущей главы, та скупая сюжетная канва, по которой будет вышита в книге сложная картина первого боя. И вот возникает перед нами жизнь, раздвигая рамки сюжета, наполняя его полнокровным содержанием, жизнь, воссозданная и преображенная пером художника-реалиста. Комиссар Фурманов — комиссар Клычков — один из основных героев повести, автор дневниковых записей о первом бое, на наших глазах превращается в писателя Фурманова, овладевающего мастерством высокохудожественного реалистического рассказа.
И вот появляется на страницах книги то, чего не могла дать суховатая дневниковая запись.
Колоритный пейзаж поля сражения. Пейзаж, населенный многими людьми, показанными в сложных столкновениях. Динамика самого боя, описанная и в зрительном и в звуковом плане (в дневнике это было только намечено одной-двумя фразами).
Развернутая характеристика основных действующих лиц книги — Чапаева и Клычкова. Очень интересна их взаимосвязь и противопоставление в этом первом бою. Психологические портреты Чапаева и Клычкова с тонким рисунком мельчайших нюансов их переживаний. Это не просто командир и комиссар на поле боя. Это конкретно взятые Чапаев и Клычков во время одного из самых острых конфликтов книги.
Нигде нет самолюбования, рисовки. С беспощадной откровенностью рассказывает Фурманов о первом боевом крещении Клычкова, о своем первом боевом крещении.
«Сердце сплющивалось и замирало тем необъяснимым, особенным волнением, которое овладевает всегда при сближении с местом боя и независимо от того, труслив ты и робок или смел и отважен — спокойных нет, это одна рыцарская болтовня, что есть совершенно спокойные в бою, под огнем, — этаких пней в роду человеческом не имеется. Можно привыкнуть казаться спокойным, можно держаться с достоинством, можно сдерживать себя и не поддаваться быстрому воздействию внешних обстоятельств, это вопрос иной. Но спокойных в бою и за минуты перед боем не бывает и не может быть…»
И дальше:
«…Федор сразу растерялся, но и виду не дал, как внутри что-то вдруг перевернулось, опустилось, охладело. Будто полили жаркие внутренности мятными студеными каплями. Он некоторое время еще продолжал идти как шел до сих пор, но вот немного отделился, чуть приотстал, пошел сзади, спрятался за лошадь… Так, прячась за лошадь, и он перебежал раза два, а там вскочил в седло и поскакал. Куда? Он сам того не знал, но прочь от боя скакать не хотел — только отсюда, из этого места уйти, уйти куда-то в другое, где, может, не так пронзающе свистят пули, где нет такой близкой, страшной опасности…»
Когда он в первый раз читал нам эту главу, по рукописи, на страницах которой еще, казалось, не просохли чернила, мы были поражены искренностью и мужеством писателя, ненавидевшего позу, не боявшегося показать своего героя в его становлении, со всеми его колебаниями и минутными слабостями.