Из старых заслуженных деятелей литературы нас поддерживали А. С. Серафимович, М. С. Ольминский, П. Н. Лепешинский, Б. М. Волин.
Основные дискуссии происходили в Доме печати (ныне Дом журналиста). Александр Серафймович восседал в президиуме среди комсомольцев как патриарх. И часто, выступая с резкой, задиристой речью, мы оглядывались на него, замечали его ободряющую улыбку и снова, уже увереннее, бросались в бой.
Серафимович был редактором журнала «Октябрь» и председателем МАПП.
Когда он выходил на сцену во главе «молодых», он был похож на заботливого отца, выводящего в свет своих сыновей, на старого воина, ведущего в бой питомцев и соратников.
— Серафимович своих повел, — улыбались в публике.
Само собою разумеется, каким «приобретением» был для нас автор «Чапаева».
Да и сам он не любил одиночества и с радостью занял свое боевое место в колонне пролетарских писателей.
«Иду в «Октябрь», — записал он в дневник свой. — Давно ощущал потребность прикоснуться к организованной литературной братии. Вернее работа. И строже. Критически станешь подходить к себе — скорей выдрессируют, как надо и как не надо писать. И — круг близко знакомых литераторов А то, по существу, никого. Чужак чужаком… Итак, в «Октябрь».
Почему сюда? Платформа ближе, чем где-либо. Воспрещается сотрудничество в «Кр[асной] нови», «Ниве», «Огоньке» (это был один из сектантских заскоков «Октября», один из тех заскоков, с которыми в дальнейшем боролся Фурманов. — А. И.). Это крепко суживает поле литературной деятельности. Но с этим надо помириться. Думаю — правда…что следовало бы не убегать от этих журналов, не предоставлять их чужой литербратии, а — наоборот, завоевать, в чем они еще не завоеваны, — и сделать своими. Убежать от чего-либо — дело самое наилегчайшее. Для победы нужно не бегство, а завоевание. Полагаю, что этот вопрос в дальнейшем каким-то образом должен будет подняться во весь рост.
Иду в «Октябрь» с радостью и надеждами. И с опасением: не оказаться бы там малым из малых, одним из самых жалких пасынков литературного кружка. Эх, работать бы побольше над своими повестями и книжками — ей-ей, раз в 18 они были бы лучше…»
На литературном фронте боевой чапаевский комиссар остался тем же горячим большевиком, активно участвовавшим в борьбе за партийную линию в искусстве. Вскоре после вступления в Московскую ассоциацию пролетарских писателей («Октябрь» был одной из ведущих ее групп) Фурманов был уже избран секретарем МАПП. Он упорно боролся с врагами партии, с интриганами, со склочниками, мешавшими развитию советской литературы. Огромное значение придавал он движению рабочих корреспондентов, переписывался с десятками начинающих писателей. Работая в Государственном издательстве, много помогал молодым.
Наряду с работой над материалами будущей книги «Мятеж» Фурманов много внимания уделяет разработке проблем новой эстетики. Его записи свидетельствуют о том, как вырабатывался у писателя метод социалистического реализма, который в те годы еще не был определен как творческий метод советской литературы.
С особой любовью относится Фурманов к тем писателям, которые близки ему по своему стилю, по своему творческому методу, по самой направленности своих книг. Мы часто собирались на старой квартире Александра Серафимовича Серафимовича, на Красной Пресне. Молодые рабочие-писатели, члены кружков «Рабочая весна», «Молодая гвардия». «Октябрь» читали свои новые произведения.
Сколько вечеров провели мы в этой маленькой уютной квартире! Садились вокруг большого стола, под яркой лампой. На столе шумел самовар Дмитрий Фурманов читал здесь главы из «Мятежа». Потом, позже, совсем юный гость из Донбасса, Борис Горбатов, читал стихи и зарисовки из комсомольской жизни. Рабочий паренек с завода Гужона («Серп и молот») Яша Шведов застенчиво знакомил нас с главами из повести «На мартенах». Потом, еще позже, Михаил Шолохов рассказывал о своих творческих планах.
Мудрый, добрый Александр Серафимович подводил итоги нашим спорам, рассказывая о Ленине и его старшем брате Александре, о боях на Пресне, о литературных событиях 1905 года, делился воспоминаниями о Горьком, Короленко, Скитальце, Глебе Успенском, Леониде Андрееве.
Перед нами раскрывалась большая литературная жизнь, в которую входили и мы, делая в ней свои первые шаги.
С большой чуткостью относившийся к каждому молодому писателю, Серафимович особенно ценил Фурманова (так же полюбил он потом молодого Шолохова). У них было много общих тем для разговоров Ведь будущий герой «Железного потока» Ковтюх (Кожух) был соратником Фурманова по знаменитому десанту в тыл Улагая.
Серафимович часто просил Фурманова подробнее рассказать о Ковтюхе.
Это было захватывающе интересно Вместе с Серафимовичем переносились мы на баррикады Пресни, вместе с Фурмановым и Ковтюхом по грудь в холодной воде переходили кубанские плавни.
Настоящим праздником был для нас вечер, когда Александр Серафимович прочел нам главы из «Железного потока».
Вечер этот был каким-то необычайно торжественным Особенно блестел ярко начищенный самовар, и стол был уставлен всякой снедью.
Вокруг стола сидели писатели старшего поколения: Федор Гладков, Александр Неверов, Алексей Новиков-Прибой Мы, юнцы, скромно отступили на второй план.
Чтение продолжалось до полуночи. И как же мы были горды за нашего старика, достигшего творческой вершины!
Старшие что-то говорили Серафимовичу, но мы, молодые, только пожали ему руку и выскользнули в ночь, во тьму пресненских переулков, взволнованные и переполненные картинами и образами народной эпопеи.
Фурманов был с нами. Простившись с друзьями на Кудринской площади, мы шагали с ним рядом по тихой Поварской, по Пречистенскому бульвару. Он был молчалив и как-то необычайно грустен.
— Ну вот, Сашок, — сказал он тихо, — вот что значит мастер. Куда мне с моими «Таманцами». Придется сдать их в архив, считать незаконченным, а можно сказать, даже не начатым произведением. Для будущих исследователей творчества некоего весьма заурядного сочинителя, описателя гражданской войны Дмитрия свет Фурманова. Нет… Но как он Епифана Иовича изобразил. Ай да старик! Давно ничего подобного не слышал, а язык-то, язык-то какой! Ну да бог с ними, с моими «Таманцами», Саша. Есть еще у меня много о чем написать Есть еще порох в пороховницах. Да и «Мятеж» в двери стучится. Дай ему бог побольше здоровья, и побольше жизни нашему старику.
Особенно сблизился Фурманов с венгерским писателем Мате Залка.
Мате Залка нашел вторую свою родину в Советской России Он доблестно воевал на фронтах гражданской войны, награжден был орденом боевого Красного Знамени. (В 1937 году он легендарный генерал Лукач, командир Интернациональной бригады, погиб под Уэской на многострадальной испанской земле).
Они очень подходили друг к другу, оба эти краснознаменца Они познакомились в те дни, когда Фурманов писал «Чапаева», и жаркие разговоры о жизни, о боях, о творчестве продолжались иногда до самого утра.
«Писателем не могу считать себя раньше 1923 года, когда произошла моя встреча с Фурмановым», — говорил Мате Залка.
— Если вы спросите меня, — говорил он на своем не совсем точном русском языке, — что значит быть писателем-большевиком, помогающим каждой строчкой своей партийному делу, — я вам скажу: это значит быть Фурмановым…
«Железный поток» стал любимым романом Фурманова. Дмитрий Андреевич прочел этот роман, как только он был опубликован весной 1924 года в литературно-художественном сборнике «Недра». Роман прочей он залпом. Глубокой ночью разбудил меня телефонный звонок Митяя.
— Серафимовича читал?
— Что именно? И почему тебя это интересует именно ночью?
— Эх, ты!.. О «Железном потоке» говорю.
— Не читал. Слышал отрывки. На квартире старика. Вместе с тобой.
— Завтра приходи. Возьмешь у меня «Недра», узнаешь, что такое настоящая книга… Ну и старик! Поехать бы к нему сейчас, расцеловать. Вот как писать нужно.
На следующий день, вручая мне «Недра», Фурманов долго и вдохновенно говорил о достоинствах «Железного потока».