Страницы дневника его заполняются новыми записями. О людях, о природе…
Скорее, скорее, скорее в Москву, на поле боя. Хотя нет еще полного исцеления. По-прежнему болит голова, пошаливает сердце.
Снова круговорот событий. Снова писать приходится по ночам. («Морские берега». Они будут потом печататься в газете «Известия» и журнале «Октябрь».)
Днем одолевают «нагрузки». Ко всему прочему он еще назначен редактором огромной «Универсальной библиотеки». Новые встречи. Новые задушевные разговоры. Исаак Бабель. Сергей Есенин. Леонид Леонов.
Встреча с Леоновым вышла поистине примечательной.
Фурманов уже прочел его первые повести «Петушихинский пролом» и «Барсуки». Сочный талант Леонова покорил его, хотя не все в повестях пришлось ему по душе. Очень хотелось встретиться с Леоновым, поговорить с ним.
И вот Леонов должен прийти в Госиздат. Фурманов с волнением ждет встречи. Познакомить их обещал директор Госиздата Николай Никандрович Накоряков.
Выходит из кабинета своего в соседнюю комнату — видит: сидит старый знакомый Васька Лаптев. Четыре года назад редакция журнала «Военная мысль и революция», в которой работал Фурманов, помещалась «стенка в стенку» с московской военной газетой «Красный воин». В газете изредка печатались очерки, подписанные «В Лапоть». Молодого веселого очеркиста очень любили все сотрудники, в том Числе и Фурманов. Хотя тогдашним творчеством В. Лапотя он мало интересовался.
Сейчас обрадовался. Выполнились те годы, суета редакционная, всякие шутки и розыгрыши.
Бросился к Лапотю, обнял его. А тут входит Накоряков.
— А вы, оказывается, уже знакомы с Леоновым.
— Как с Леоновым?..
— Так это же с ним вы обнимаетесь…
Фурманов записал потом в дневнике:
«Я вытаращил глаза на Ваську, но спохватился враз, подобрался, молчу, как будто и неожиданности тут нет никакой, как будто все это само собой известно мне давно. Даже рассмеялся, в живот ткнул Ваську:
— Да мы ж, боже мой, мы четыре года знакомы!
А сам гляжу ему в густые зеленые глаза и думаю.
«Да что же за диво такое! Вот не гадал!»
И потом я все заново приглядывался к лицу его и видел, что на лице у него есть будущее, а особенно в этих глубоких, налитых электричеством большого мастера зеленых глазах его, Васьки. И чувствовал я, как растет во мне интерес и нему, растет уважение, чуткое внимание к слову, к движению его. Я сразу преобразил Ваську Лаптева в Леонова, отличного, большого в будущем писателя.
И теперь не встречусь — нет больше для меня Васьки Лаптева, не вижу я его в Леониде Леонове — вижу только этого нового человека, по-новому чувствую, понимаю его — вот как!»
Фурманов и Леонов обменялись своими новыми книжками.
На экземпляре «Мятежа» Фурманов написал: «Четыре года я видел тебя — и не знал, что это ты!..»
…Именно в эти сентябрьские дни двадцать пятого года Фурманов получил то письмо от Максима Горького, в котором Горький давал оценку «Чапаеву» и «Мятежу».
31 октября 1925 года умер Михаил Васильевич Фрунзе. Для Фурманова это было тяжелое несчастье. Ушел из жизни близкий человек, связь с которым не порывалась никогда.
Каждую свою новую книгу Дмитрий Андреевич посылал Фрунзе с теплой, трогательной надписью. После гражданской войны Фрунзе долго работал на Украине. Приезжая в Москву, он обязательно собирал друзей-ивановцев, друзей-чапаевцев, и среди них всегда был Дмитрий Фурманов.
И вот в ненастный осенний день двадцать пятого года друзья-ивановцы собрались без своего вожака. Направились к Колонному залу Дома союзов, где лежал командарм, стали в почетный караул.
Фурманов вглядывался в любимые черты, и проходила перед ним вся жизнь…
Вот они сидят с товарищем Арсением в Ивановском революционном штабе, и Фрунзе говорит ему о партии большевиков… Вот слышатся ему вдохновенные слова Михаила Васильевича перед отъездом на фронт.
Уфа. Река Белая. Чапаев ранен. Фрунзе появляется перед Ивановским полком. Фрунзе в цепи. Лавиной несутся бойцы за любимым командармом. Фрунзе контужен, но не уходит с поля боя…
И вот последнее выступление Фрунзе по вопросам литературы… Учитель… Командарм… Вожак.
Утром Фурманов делал доклад о Фрунзе в школе ВЦИК. Не сдержался — заплакал… Да и сейчас… Нет, надо взять себя в руки… И он начинает думать о книге, которую он напишет о товарище Арсении… Обязательно напишет.
От имени Всесоюзной ассоциации пролетарских писателей Фурманов пишет воззвание ко всем поэтам и писателям — создать произведения о М. В. Фрунзе — «о лучшем из лучших, чья жизнь, как мудрая книга, будет учить поколенья — как надо бороться за счастье человечества».
Сам он приводит в порядок свои воспоминания о Фрунзе, оформляет их как цикл очерков. Это только начало, запев.
От первой встречи до вот этих трагических минут, когда «головы обернулись туда, где колыхалась красная гробница. Внесли, поставили, первый караул встал на посту — члены Политбюро ЦК. За ними новый караул, и новый, и новый — бессменные караулы у гроба полководца… Вот Надежда Константиновна — скоро два года, как первый раз стояла она здесь у изголовья другого гроба. Как сложны должны быть чувства, как мучительно должно быть теперь ее состояние, — не прочтешь ничего в глубоких морщинах лица: так оно много вобрало в себя страданья, что остыло в сосредоточенном, недвижном выраженье — лучатся только горем выцветшие очи верного друга великого человека.
Мы дежурим в третьем часу.
Стою, смотрю в это мертвое лицо, на черную ленту волос, на просек ресниц, на глаза, закрытые смертью навек, на сомкнутые крепко губы — и вспоминаю всю свою жизнь, встречи с этим бесконечно дорогим человеком, сыгравшим в жизни моей большую роль… Проходят вереницы в почетные караулы — до утра не редеет толпа. А с утра приливают новые волны, отряд за отрядом, — идет Москва к праху славного воина…»
А потом Красная площадь. Кремлевская стена, тысячи людей провожают в последний путь своего наркома.
13 ноября 1925 года. «Правда» печатает воспоминания Фурманова «Тов. Фрунзе под Уфой».
«Много ли вас осталось, бойцы уфимских боев? Я знаю — в страшном тифу, на безводье, в кольце казацких войск — вы долго бились на Урале, ходили вы и на панскую шляхту. Не раз освежали заново ваши боевые ряды — сотни ткачей и пахарей полегли по степным просторам… Но те, что остались, — над свежей могилой помяните теперь прощальным словом своего боевого командира».
После «Мятежа» Фурманов выпустил еще несколько книг рассказов и очерков. В них были включены и ранее (до «Чапаева») написанные произведения и очерки последних лет. Пожалуй, наиболее яркими являются рассказы, посвященные ивановским рабочим («Талка», «Как убили Отца» и другие), и очерки, посвященные Фрунзе. Несомненна органическая связь этих рассказов с книгами «Чапаев» и «Мятеж».
Цикл очерков о Фрунзе был напечатан в журнале «Красная новь».
Продолжал он и работу над очерками о Кавказе («Морские берега»). Трудился (совместно с С. Поливановым) над инсценировкой «Мятежа».
В декабре Фурманов и Поливанов читали первый вариант пьесы «Мятеж» в Театре Революции. На читке присутствовал руководитель театра Мате Залка, заведующий литературной частью Б. В. Алперс, президент Государственной академии художественных наук профессор П. С. Коган. Театр принял пьесу к постановке.
Задумал он и большую повесть о Ленине. Сохранилась запись «Каменщик» в сентябрьском дневнике двадцать пятого года: «Умер великий каменщик-строитель, но дело его воистину не умерло — оно живо с особой ясностью в каждом новом испытанье».
Последней большой работой Фурманова, оставшейся только в стадии подготовки материалов, был роман «Писатели».
В романе Фурманов собирался изобразить литературную жизнь двадцатых годов. Он думал сделать роман сюжетным, показать образы писателей, литкружковцев, рабкоров.