Собрались у Артура в номере, и Тебенев, глядя в окно на синеющий в сумерках Невский, признался, что получилось все же не слишком удобно. Известно, что москвичи рвутся в ленинградские театры, коллеги проявили доброжелательство и широту души, нельзя было отказываться. Витек засмеялся – есть старый проверенный способ проявить доброжелательность, именно его он и предпочитает. «Крупы пусть подбросят, крупицы!» – весело и напористо заявил он, разумеется, опять-таки имея в виду деньги.
Артур не сказал ничего, он снял пиджак, распустил галстук и уселся за изящный письменный столик – мебель в номерах была старая, отреставрированная, – придвинув к себе телефон и раскрыв заветный блокнот. Солидный, лысоватый, в тонких подтяжках, перерезавших полные плечи, с телефонной трубкой, придавленной к плечу тщательно выбритой оплывшей щекой, он был похож в эту минуту на влиятельного делового человека, администратора, менеджера, можно было подумать, что занят он теперь согласованием некой сложнейшей, жизненно важной проблемы.
Он сосредоточенно набирал номер, с видом, опять же почти государственным, ожидал, пока на том конце снимут трубку, а потом голосом развязным и одновременно стеснительным просил позвать к телефону Тамару, Галю или же Калерию Константиновну. Почему-то чаще всего требуемых дам не оказывалось на месте: либо они еще не пришли со службы, либо, и того хуже, давно уже не проживали по этому адресу, вышли замуж или переехали на новую квартиру. Артур после каждой неудачи слегка розовел и потихоньку матерился, подвергая сомнению различные привходящие обстоятельства, но ни в коей мере не свою житейскую хватку. Наконец до какой-то Нины Егоровны он дозвонился, однако в тот же самый момент утратил завлекательную развязность тона, в голосе его послышались ни с того ни с сего официальные нотки, напоминавшие о переговорах с заводским начальством – «со своей стороны», «в порядке предложения», «можем гарантировать», – какие-то бюрократические пошли в ход обороты и выражения. Потом Артур и вовсе смолк, только хмыкал время от времени да поддакивал, прибегая изредка к спасительным междометиям, и в итоге, побагровев, шмякнул на рычажки трубку.
– Не клеится, – развел он руками, впервые за все это время признавая свое поражение, но тут же вновь захорохорился и свалил свое невезение на конец недели и на растяпистость друзей, которые вовремя не напомнили ему об их намерении развлечься на холостяцкую ногу.
– Сдает старая школа, – подмигнул Тебеневу Витек, – старые кадровики уступают позиции. Что ж, надо поддержать ветеранов.
Он извлек из внутреннего кармана пухлую записную книжку, во многих местах переложенную отдельными аккуратно сложенными листочками бумаги, кусочками картона, похожими на открытки, и визитными карточками. Разомлевший после банкета Артур прилег на кровать, Витек пересел на его стул за письменным столом, как-то сразу сделалось заметно, что это не его место, ни к чему ему были ни благородная дубовая поверхность стола, приглашающая к внимательному долгому чтению, ни уютный вдохновляющий свет настольной лампы. Шустро-шустро завертелся телефонный диск, и откликнулись где-то там на нежданный-негаданный Витьков звонок в первую же секунду.
– Леночка? – спросил он на всякий случай, сделав приятелям большие многообещающие глаза. – Приветствую вас. Это Витя Рахманов, если помните. Из нее, из нее самой, из белокаменной. А как же! Будьте любезны! – Быстро-быстро затараторил, напористо и беспардонно, каждым своим словом, в сущности, заурядным и затертым, попадая в одну и ту же нужную точку.