– Во сколько? Одну минутку, – Витек прикрыл ладонью микрофон, – во сколько назначать, здоровячки? В семь годится? На углу Литейного?
Артур, почуявший, что дело идет на лад, уже сидел на кровати, сильно ее продавив, похожий в эту минуту на рыхлую, тяжелую женщину.
– Пусть не одна, не одна приходит, – наставлял он свистящим шепотом, – понял? – И почему-то показывал Витьку три пальца, будто тот внезапно мог забыть, в каком составе приехали они в командировку.
– Да! – Витек комически шлепнул себя по лбу. – Леночка, маленькое уточнение. Но серьезное. Мы на берега Невы в одиночку не ездим. Целым коллективом нагрянули. Да-да, здоровым, можете не сомневаться. Так уж вы организуйте маленький бомонд по линии подруг. Что-что? Не гарантируете? Не гарантируют, Артур Николаевич. – Тень досады исказила на мгновение задорную физиономию Витька. – Как же так? А вы напрягитесь! Соберите волю в комок. Вот так вот.
Витек положил трубку.
– Не обещает. Но ничего, сейчас еще кого-нибудь высвистим. Для вас, Артур Николаевич, по спецзаказу. – И принялся листать свою записную книжку, исписанную четким, уместительным почерком, разделенную на какие-то особо важные графы и подотделы жирными линиями цветных фломастеров. Тебенев как-то отстраненно подумал о том, что никогда не имел в записной книжке разнообразия женских телефонов, тот номер, какой имел для него значение в данное время, он обычно помнил наизусть, если же потребность в нем сама собою иссякала, то он его выпускал из головы. Или же не выпускал, храня его в памяти без всякой пользы и без малейших усилий как некий не подлежащий забвению факт биографии.
Артур польщенно и самодовольно улыбался, а Витек быстро-быстро накрутил номер, вновь немедленно напал на требуемую Марину Васильевну и все тем же шустрым, наступательным говорком, все теми же неотразимыми пошлостями, имеющими, вероятно, свойство немедленно налаживать контакт между людьми, убедил ее явиться к семи часам на угол Невского и Литейного.
– Вот так вот! – похвалился он, пряча свою и впрямь драгоценную записную книжку. – На нашей фабричке ни одной забастовочки! Учитесь работать с молодежью !
– Ну а молодежь-то хоть заслуживающая внимания? – привередливо осведомился Артур. Интонация пресыщенности в этом вопросе тоже входила в его легенду о прикосновенности к настоящей, избранной жизни.
– Посмотрим, посмотрим, – уклонился от обнадеживающего ответа Витек, как всегда, посмеиваясь и, как всегда, как бы удаляясь душою от этого милого, но бездельного приятельского круга в сферу столь свойственной ему деловитости, исчисляемой точными мерами пресловутой «крупы».
Тебенев опять поглядел в окно – на Невском загорелись рекламы, крупные и броские, не в пример московским, совершенно посинел и сгустился воздух, праздничным вечерним возбуждением, долгожданной взвинченностью последних зимних дней дышала толпа.
– А может, все-таки в театр? – несмело спросил Тебенев, вдруг трезво подумавший о том, как немного праздников случалось в его жизни, как раз таких, более всего памятных не смыслом своим, не содержанием, а именно атмосферой, запахом, предощущением, ожиданием или же, наоборот, неожиданностью.
– Обязательно! – воскликнул Витек с энтузиазмом. – Ив театр, и в музей, и в кунсткамеру! И во Дворец пионеров! – Тебенев даже вздрогнул внутренне, никому из приятелей не рассказывал он о Свердловске. – Только в другой раз. Специально возьмем командировку для освоения культурных ценностей. А сейчас игра сделана. Джентльмены не отступают. Будьте любезны!
Артур засмеялся, негромко, вроде бы не желая обидеть Тебенева, однако с недвусмысленным оттенком собственного над ним невольного, усталого, навечного превосходства.
Без четверти семь спустились на улицу и двинулись в сторону Литейного. Странная вещь, как много и с каким вкусом рассуждали о своем намерении в поезде, в какие входили подробности, какие дерзкие позволяли себе признания и откровенности, а теперь по мере приближения к заветной дели дар беззаботной, легкомысленной речи, очевидно, покинул друзей. Тебенев только спросил Витька, узнает ли он приглашенных дам. Спросил и тут же пожалел, опасаясь, что снова попал впросак и дает повод Артуру для довольной, утомленной усмешки. Однако Витек и вправду задумался на ходу, изобразив на лице гримасу неожиданной проблематичности, и не совсем уверенно пообещал выйти из положения. Непонятная тревога томила Тебенева, ему было внове идти на свидание с неведомыми женщинами, их подозрительная сговорчивость, автоматический, будто бы отрепетированный смех, доносившийся из трубки во время переговоров, помимо воли распаляли воображение и в то же самое время настораживали. Так настораживали Тебенева и вызывали в горле брезгливый комок некоторые столовые, куда ему случалось заходить, или же гостиничные номера – частые разъезды все же не выработали в нем совершенной неприхотливости. И уже на перекрестке, где должна была состояться встреча, он слабодушно поотстал, вроде бы невзначай, от товарищей и со школьной нерешительностью оказался в стороне: вроде бы и с ними и вроде бы сам по себе. Витек же с Артуром откровенно встали на углу двух знаменитых улиц и принялись, мотая головами, оглядываться по сторонам. При этом они о чем-то переговаривались между собой, будто бы даже довольные тем, что Тебенев отошел и не мешает им быть откровенными.