– Я не пойду, Шиндра, – как можно решительнее заявил Рафаэль. «Фындра» получилось у него. – Куда я пойду в такую поздноту, я не пойду. – Тем не менее он как-то неуверенно, помимо воли приблизился к двери и остановился в растерянности, сведя плечи по обычаю модных ныне танцев и теребя обеими руками длинные пряди своей великолепной «козлухи» – дубленого жилета, расшитого бисером, разноцветными шерстяными нитями, крупным и мелким стеклярусом.
Шиндра вновь с расстановкой, задушевно перебрал струны:
– Пойдешь, дарлинг, пойдешь. Покапаешь, похиляешь, на карачках поползешь, падла!
Я понял внезапно, что уже видел однажды все это. Я понял, что дело вовсе не в проблеме отцов и детей, тоже мне «проблема»! Просто способ оправдать семейные неурядицы, и не в каких-то там особенных свойствах именно нынешней молодежи, они существуют, разумеется, их нетрудно рассчитать и определить, никакой роли они теперь не играют. Просто всегда находятся люди, которым не жаль никого и ничего, которые утверждают себя хамством, осквернением, разрушением если не зданий, то по меньшей мере человеческой души. А может, прежде всего души, потому что ни одному поджигателю, никакому Герострату не ведомо то медленное, жгучее сладострастие, с каким втаптывается в грязь, в прах, в тлен человеческое самолюбие, достоинство, чистота и вера. А названия, социологические термины, вся созданная вокруг мифология – что ж, это не что иное, как приправа, внешнее оформление, модная линия для тех, кто особенно падок на моду, и потому эти самые подвальные «хиппи» вчера могли называться «уркаганами», а позавчера «свободными анархистами», а в прошлом веке какими-нибудь нечаевцами, нигилистами, способными на озорство в мировом масштабе, готовыми ради идеи уничтожения уничтожить самих себя.
Павлик оглядел растерянного красавца:
– Вот что, ты и правда газуй отсюда. Только не за выпивкой, понял? А прямо домой, к маме, не раздумывая. Тоже ведь небось, с ума сходит.
– Паша, – прозвучал непривычно смиренный, расслабленный голос Лёсика, – я кидаю им четвертной на гулянье, на марафет, я знаю... Пусть только скажут, где Борька...
Безвольным, но по обыкновению широким жестом Лёсик вытащил из внутреннего кармана пиджака объемистый бумажник, классический купеческий «лопатник» со множеством отделений, перемычек и карманчиков, «с молнией» и медной окантовкой, привычные пальцы преферансиста на ощупь, с пренебрежительной легкостью извлекли из его недр несколько радужных бумажек.
– Больше даю, тридцать, сорок, полсотского ни за что ни про что, за два слова, в ту же минуту, пожалуйста...
Я взглянул на Шиндру, в его глазах на секунду вспыхнул нескрываемый мучительный интерес, однако он овладел собой и с демонстративным безразличием отвернулся.
– Интересно все-таки, – ни к кому не обращаясь и аккомпанируя себе на гитаре, так что получилось нечто ироде речитатива, заговорил он. – Оч-чень интересно. Старшие товарищи волнуются... Горе у них... Семейная драма... Сынок из дому чесанул, школьник, юный пионер... Теперь хана, его испортят, конечно, улица, девушки, друзья... А родители у него – святые люди!.. Друзей покупать привыкли. Как последних сявок! По червонцу на рыло!
– Спрячь свои деньги, Леонид Борисович! – зло крикнул Павлик, и Лёсик, сознавая свою оплошность, принялся судорожно засовывать купюры в бумажник, они не лезли, мялись, комкались, шуршали, падали на пол. Лёсик наклонялся, катастрофически наливаясь кровью, и подбирал бумажки, шаря пухлой ладонью по заплеванному цементу.
– А что это вы раскомандовались? – ввязалась в разговор «клякса» на той высокой ноте провокационного дворового высокомерия, какое встречается у продавщиц и у секретарш не слишком ответственного, но все же начальства. Торгового, например. – Распоряжается вообще, ходи, не ходи, прячь, не прячь. У вас своя компания, а у нас своя. Вот вы приперлись сюда без приглашения, а у нас, между прочим, праздник, если хотите знать.
– Это какой же? Национальный или церковный? – поинтересовался Павлик, очевидно, не желая обострять отношения. – Личный или общественный?
– Личный... – «Клякса» стрельнула глазами в подруг, они переглянулись на мгновение. В этом переглядывании, в точном попадании зрачков в зрачки обнаружилось нечто чрезвычайно прельстительное и завлекательное для мужского внимания и вместе с тем что-то грязноватое и подлое. – Личный и общественный. У нас, может, свадьба сегодня, откуда вам знать?.. Коллективная, слышали про такие или в газетах читали? – Улыбнулась тут для пущего самоутверждения или для того, чтобы оттенить шутку. Улыбка получилась простодушно-невинная и в этой своей невинности бесстыдная. – Может, я вас шокировала своим признанием? – Этот вопрос прозвучал нарочито вежливо и снисходительно.