«Клякса» достала сигарету, и Лёсик услужливо высок ронсоновское синеватое пламя. Она закурила с той небрежной и нарочитой женской естественностью, какую прививает девчонкам исподволь современное кино. Шофер покосился на нее с недоверием, а заодно через плечи и на пас – вот уж, действительно, можно представить себе, что он про всех нас мог себе вообразить!
– Слушайте, – зашептал Лёсик, – а ей можно доверять, этой маленькой заразе? Она нас в «малину» какую-нибудь не завезет? А то ведь нам, в случае чего, и отмазаться нечем. Между прочим, – эти слова Лёсик произнес уже в полный голос, обычным своим тоном иронического знатока жизни, – как раз в этих местах, насколько я понимаю в медицине, работал некогда извозчик Комаров. Большой оригинал, не скрою от вас, подбирал у вокзалов седока посолиднее, зазывал отдохнуть к себе на «фатеру», именно в эти благословенные края, опаивал клиента с помощью своей благоверной супруги, а потом – привет из столицы – колуном кончал – ив погреб! Туда, где квашеная капуста хранится.
– Своевременная история, – заметил Павлик, – что особенно приятно, как раз под настроение. Ты как, боевая подруга, не напугалась?
– Не-а, – покачала головой Люся, – мне когда интересно, то не страшно. – И тут же скомандовала: – Стоп, стоп, стоп, тормози, шеф, приехали.
– Вот вам юное поколение, – вздохнул Лёсик, расплачиваясь с шофером, – ему не страшно, ему интересно.
Я узнал это место. Именно тут строились наши дома по индивидуальному проекту, семнадцатиэтажные, кирпичные, – первый уже подвели под крышу, а во втором только-только завершили пулевой цикл. Этот самый второй должен был подняться на берегу пруда, напоминающего о патриархальной московской старине, его вычистили, урегулировали, обложили аккуратно бетонными плитами, исчезла его трогательная захолустная живописность, он сделался похож на безлично-элегантный американизированный водоем из международного архитектурного проспекта. Между двумя этими стройками, нарушившими прежнюю геометрию квартала, как раз и притулился случайно уцелевший дом, прямо к которому вела нас наша проводница. Вероятно, он стоял раньше во дворе, этот двухэтажный особнячок с неожиданными для здешних мест проблесками интеллигентского модерна, тут строили обычно бесхитростнее и кондовее. Сейчас вокруг него была пустошь, заваленная строительным мусором, щебнем, остатками снесенных соседних домов, перепаханная бульдозерами и самосвалами. Старый тополь возле дома казался противоестественно одиноким, он стоял раньше в тихом мещанском дворике, заросшем застенчивой и бурой городской травой – это летом, а зимою заваленном оседающими под собственной тяжестью сугробами, он украшал собою этот дворик, осенял его своими ветвями, засыпал подоконники пухом, который почему-то принято ругать, хотя в глубине души все ему рады, его нелепому, ненужному изумительному кружению в воздухе. Сейчас тополь остался в полнейшем одиночестве, как человек, которому некому звонить, – но стало больше окон, куда привыкли заглядывать его ветви.
– Здесь, – сказала «клякса», – в этой халупе, уже полгода ни одна собака не живет. Вот хиппня тут и обосновалась. – Своим тоном она уже как бы отделяла себя от наших самодеятельных последователей сомнительного мирового движения.
Потом голос ее незаметно утратил небрежную бывалую самоуверенность.
– Я тоже вас кое о чем попросить хотела, – призналась она с видимым затруднением, – услуга за услугу.
Лёсик понимающе поджал губы:
– Не проговориться, кто нас сюда направил, так я понимаю?
– Да ну! – злясь на самое себя, презрительно поморщилась «клякса». – Тоже мне секреты! Я вас о другом прошу – не заявляйте на Сашу в милицию. У него и без этого приводов хватает.
– Какого Сашу? – не понял Павлик.
– Шиндина. Ну, на Шиндру то есть! – она отвела глаза.
– А-а, – сказали мы едва ли не хором.
– Что «а-а»? – взвилась «клякса». – Вы ведь его совсем не знаете!
– Да уж, знакомство мимолетное, – согласился Павлик, – но незабываемое.
– Ничего смешного не вижу. Он очень хороший парень.
– Если никого не зарежет, – уточнил Лёсик.
– А вы не преувеличивайте! – Нашей новой знакомей овладел издавна мне известный дворовый защитительный пафос. – Ничего ведь не случилось. Разговоры одни. И не могло случиться. Он добрый, вы бы видели, как он рисует. И животных обожает, ни кошки, ни собаки в обиду не даст.
Павлик поинтересовался:
– А как насчет хозяев? Хозяевам при этом не достается?